В дальних плаваниях и полетах
Шрифт:
И вот — Москва, мыслями о которой жили полярники и в тяжкие часы невзгод, и в дни радости. Отсюда протянулась к ним надежная рука помощи.
Как волнует моих спутников приветственный гул людских волн, заливающих площадь Белорусского вокзала, нарядную улицу Горького!
Увитые гирляндами цветов, открытые автомобили медленно движутся по главной столичной магистрали к Красной площади. Белый вихрь листовок… Цветами покрылся асфальт: их кидают из окон, с балконов, крыш. Москва встречает победителей — арктических летчиков, ученых,
На Красной площади автомобили останавливаются. Полярники проходят вдоль трибун, москвичи бросают им букеты, обнимают, как самых близких и родных…
Рядом с руководителями Коммунистической партии и Советского государства на левом крыле Мавзолея Ленина стоят Алексей Максимович Горький, семеро Героев Советского Союза, Шмидт, капитан Воронин, Бабушкин. Тысячи москвичей приветствуют их, шествуя через Красную площадь, как в дни больших всенародных праздников.
НАД МАТЕРИКАМИ И ОКЕАНАМИ
19 ИЮНЯ В ПЯТЬ ЧАСОВ
Внизу на чистом мраморе льдов извивались черные, едва различимые прожилки. Кое-где вился туман. Однообразие белой пустыни путало представление о высоте. Стрелка альтиметра вздрагивала у деления 4000 метров.
Самолет шел точно на север.
За штурвалом — Валерий Чкалов, командир воздушного корабля. Он в теплой кожанке, меховых унтах. Обыкновенная кепка, надетая козырьком назад, придавала летчику озорной вид.
Позади командира прикорнул на масляном баке Георгий Байдуков, второй пилот. Сунув под голову спальный мешок, изогнулся на полу штурман Александр Беляков.
Чкалов бережно дотронулся до плеча Байдукова. Тот приподнялся, протер глаза и вздохнул.
— Подходим к полюсу! — крикнул Чкалов.
Байдуков порылся в дорожном мешке, вытащил апельсин — он превратился в ледяной шарик. Летчик попытался отогреть его в ладонях, потом положил на трубу отопления. Достал румяное крымское яблоко, оно тоже промерзло; надкусил — поморщился: заломило зубы.
Перебросив ноги через бак, Байдуков уселся подле Чкалова, подмигнул командиру: «Давай сменяться». Не выпуская из рук штурвала, Чкалов привстал, и Байдуков протиснулся на его место. Валерий Павлович уступил одну педаль, потом другую, отдал штурвал и полез на бак. Апельсин успел оттаять, кожица снималась легко. Чкалов отделил несколько сочных долек и нехотя, с усилием проглотил.
Прошло более суток со времени старта. У Чкалова припухли и покраснели веки, под глазами залегли глубокие тени. Устроившись на баке, он сразу погрузился в тяжелый сон.
Беляков, поднявшийся со своего жесткого ложа, сел за откидной столик и углубился в навигационные вычисления. Еще и еще раз он проверил правильность расчетов. Сомнений не было: самолет — над самым центром
— Полюс под нами! — во весь голос крикнул штурман.
Чкалов мигом вскочил, поднял вверх большой палец, заулыбался.
Штурман старательно отстукивал ключом передатчика: «Перевалили полюс — попутный ветер — белые ледяные поля с трещинами и разводьями».
Это было 19 июня 1937 года, в пять часов по Гринвичу.
Летчики напряженно рассматривали поверхность океана: все та же необозримая белая равнина… Но они знали, что в эту величавую ледяную пустыню вторглась жизнь: где-то там, на скрытой туманом льдине, обитают и трудятся четверо советских полярников. Летчики помнили о них и надеялись разглядеть в сизой мгле крошечный лагерь дрейфующей научной станции «Северный полюс».
В те же минуты невысокий, коренастый, широколицый человек в меховой куртке стоял на льду возле радиомачты и, задрав голову, чутко прислушивался к затихающему гудению мотора. Он не двигался и ждал, словно надеясь, что самолет еще вернется. Это был Иван Дмитриевич Папанин, начальник первой дрейфующей станции «Северный полюс». Уже почти месяц он и три его товарища — Петр Ширшов, Евгений Федоров и Эрнст Кренкель, высаженные воздушной экспедицией на плавучую льдипу Северного полюса, — вели научные наблюдения, исследовали «вершину мира».
Папанин забрался в палатку, где у радиоприемника сидели его друзья, раскрыл коленкоровую тетрадь, непослушными, окоченевшими пальцами взял карандаш и стал писать: «19 июня. Необычайное напряжение! Всю ночь напролет Эрнст дежурил на рации, следя за полетом Чкалова. С самолета передали: «Идем по пятьдесят восьмому меридиану к полюсу». Через некоторое время мы услышали какой-то гул. Самолет! Выскочили из палатки. Послали тысячи проклятий облакам. Мы так надеялись, что Чкалов сбросит нам посылочку — газеты, быть может, и письма из дома!.. Шум мотора становился все тише и тише. Эрнст принял чкаловскую радиограмму: «Перевалили полюс». Завтра они будут над Америкой».
В эти же минуты экспресс «Митропа», как сокращенно называли среднеевропейский поезд «Миттель Эуропа», подходил к пограничной станции на рубеже Польши и гитлеровской Германии. Тяжелые шаги разбудили меня. Из коридора властный голос требовал:
— Ире паспортен! Дейтшер пасс-контроль…
Соседи проснулись, кряхтя полезли за документами. У порога стоял жандармский офицер, освещая ручным фонарем лица пассажиров, подавших ему паспорта — шведские, австрийские, датские, польские…
Дошла очередь до меня.
— Паспорт! — сказал жандарм, протягивая руку, и воззрился на мою «краснокожую паспортину». Во всем составе «Митропы» я был единственный советский пассажир, единственный, кто мог сказать: «Читайте, завидуйте, я — гражданин Советского Союза!»
Жандарм засопел, выбрался в коридор и застрочил карандашом, старательно выписывая сведения из паспорта.
Среднеевропейский экспресс шел в Париж, откуда мой путь лежал на север Нормандии, во французский порт Гавр. Дальше предстояло пятидневное плавание через Атлантический океан до Нью-Йорка. Воздушное сообщение между Европой и США только проектировалось. Используя быстрейшие средства передвижения, я рассчитывал попасть из Москвы в Соединенные Штаты на восьмые сутки.