В дальних плаваниях и полетах
Шрифт:
Редакция направила меня специальным корреспондентом в США, чтобы подробно информировать читателей о трансполярных рейсах советских летчиков. Впервые в жизни я покинул пределы родины. Этому предшествовало много событий.
«АНТ-25» НАД АРКТИКОЙ
Майским вечером 1936 года в Москве, на Белорусском вокзале, друзья провожали штурмана морской авиации Виктора Левченко. Он ехал в Калифорнию, где находился Сигизмунд Леваневский. Вернуться на родину они должны были воздушным
— А я уж думал, что не придете, — радостно сказал Левченко, обнимая друзей.
— Плохие были бы мы товарищи, Витя! — характерным волжским говором, нажимая на «о», ответил широкогрудый и плотный, среднего роста человек, с запоминающимся орлиным профилем, высоким чистым лбом и волнистыми каштановыми волосами.
Его складная фигура, источавшая здоровье и силу, привлекала обаятельной выразительностью. Глубокая морщинка между густыми бровями придавала лицу суровое выражение, смягчавшееся светлой улыбкой серых лучистых глаз.
Это был Валерий Павлович Чкалов, непревзойденный летчик-испытатель. Семнадцати лет в Нижнем Новгороде с борта волжского буксира, на котором он служил кочегаром, Чкалов увидел впервые самолет. Прошло лишь пять лет, и о нем заговорили как о выдающемся летчике-новаторе. Бывалые авиаторы говорили: «Когда летает Чкалов, кажется, будто пилот и его машина — одно неразрывное целое». «Чкаловский взлет», «чкаловская посадка», «чкаловская стрельба» — эти выражения бытовали среди советских пилотов. Валерия Павловича не привлекали обыденные полеты в спокойной обстановке, в «домашних условиях» — он жаждал упорной борьбы и трудных побед. О его искусстве и безудержной храбрости сложились легенды.
Легендами казались и подлинные эпизоды летной жизни Чкалова, в которых отчаянная смелость сочеталась с мастерством и точнейшим расчетом. Тренируясь на боевом самолете под Ленинградом, он как-то в течение сорока пяти минут совершил одну за другой двести пятьдесят петель Нестерова, называемых в те времена «мертвой петлей». Однажды Чкалов на глазах сотен ошеломленных ленинградцев провел самолет под аркой Троицкого моста через Неву. На маневрах Балтийского флота, поддерживая связь с флагманским кораблем, он в тумане, под проливным дождем ходил над морем бреющим полетом, едва не задевая колесами гребни волн. Не раз, поставив машину под углом к земле, Чкалов пролетал между рядами деревьев, разделенными меньшим расстоянием, нежели размах крыльев его самолета.
Дерзаниями и подвигами была наполнена жизнь летчика-испытателя. Страстно, до самозабвения любил он свой труд, напряженный, сложный и опасный. Став испытателем, Чкалов изучил и освоил самолеты более пятидесяти систем. Не было машины отечественной конструкции, на которой он не летал. При его участии творцы советской авиационной техники — конструкторы, рабочие, инженеры — создавали новые, совершенные машины. Ему шел тридцать третий год, и уже
Чкалов был прекрасным товарищем, надежным другом. Его любили за прямодушие, честность, доброжелательность, уважали за несгибаемое упорство, с которым он отстаивал свои взгляды. Он был волевым и талантливым самородком, настоящим сыном народа.
Провожать Виктора Левченко в дальние края вместе с Чкаловым пришли летчик-испытатель Георгий Байдуков и штурман Александр Беляков. У вагона завязалась дружеская перепалка, а когда прозвучал последний звонок, Чкалов привлек к себе Левченко, шепнул ему что-то, отстранился и с таинственным видом приложил палец к губам.
— Ну, друзья, от души желаю вам! — воскликнул Левченко. — Вот та-а-кой букет закажу, — широко раскинул он руки.
Наблюдая эту сцену, я подумал, что между неясным намеком штурмана и свертками, похожими на географические карты, есть какая-то связь. Не готовится ли эта тройка лететь? Но куда? На какой машине? Когда?.. Сочетание представлялось на редкость удачным: аккуратный, вдумчивый, подтянутый Беляков — профессор воздушной навигации; умный, всесторонне развитый, находчивый Байдуков, которого сам Валерий Павлович назвал «богом слепого полета», и во главе экипажа — Чкалов.
Курьерский поезд ушел. Провожающие направились к выходу. Я терзался догадками: что это Чкалов шепнул Виктору Левченко?
— Не готовитесь ли вы к какому-то особенному полету, Валерий Павлович? — спросил я напрямик. — Или это тайна, секрет?
— «А если тайны нет и это всё один лишь бред моей больной души…» — тихонько пропел Чкалов, как Герман в «Пиковой даме», и расхохотался. — Придумал тоже — тайна! Просто не хотим лишних разговоров. Быть может, ничего не состоится… Вот что: даешь слово молчать? Понимаешь, ни-ко-му!
— Ни-ко-му! — торжественно подтвердил я.
— Ладно, идем ко мне.
Всю дорогу Чкалов рисовал планы беспосадочного перелета через Полярный бассейн. У меня дух захватывало: Москва — американский Запад, шестьдесят часов в воздухе, тысячи километров над Ледовитым океаном! Такого воздушного рейса еще не знала история…
— Самолет есть — туполевский «АНТ-25». С такой машиной — хоть на край света!.. Помнишь, Михаил Михайлович Громов на этой летающей цистерне прошел без малого двенадцать с половиной тысяч километров по замкнутой кривой. Семьдесят пять часов пробыл в воздухе.
— Читал я на днях о полете французского авиатора Сантос-Дюмона, — заметил Беляков. — Было это лет тридцать назад. Самолет Дюмона продержался в воздухе ровно двадцать одну секунду, а какой шум поднялся!..
— А максимальная дальность полета в наше время? — спросил я.
— Девять тысяч сто четыре километра. Этот мировой рекорд установили французы Кодос и Росси еще три года назад.
Было около полуночи, когда мы подошли к высокому новому дому возле Центрального аэродрома и взобрались на четвертый этаж. Чкалов коротко позвонил.