В дальних плаваниях и полетах
Шрифт:
— Весит тридцать килограммов, — с важностью сказал один из авторов внушительного произведения.
ТАСС упомянуло о двухпудовом торте в очередном «Вестнике» для областных газет.
В городах на нашем пути, узнав о хабаровском торте, рассудили, по-видимому, так: «А у нас разве нет кондитеров? Да наши хабаровских обставят!..» И началось! Чита поднесла полярникам скульптуру из шоколада, крема, теста и халвы на тему «В ледовом лагере» шириною в полтора метра, причем сахарные радиомачты возвышались на шестьдесят сантиметров над уровнем океана. Иркутский торт весил около сорока килограммов и изображал «Аэродром в Ванкареме». А красноярские
День ото дня и час от часа увеличивался «корреспондентский корпус» необыкновенного поезда. В Хабаровске к нам присоединились трое, на станции Бочкарево еще двое, в Чите подсели четверо, а дальше мы перестали считать. Каждое утро обнаруживались новые журналисты. В четырехместном корреспондентском купе обитало более двадцати человек; отдыхали посменно. У журналистов, которые ехали с Чукотки, напряженная работа была уже позади, но нашим товарищам, встретившим поезд в Приморье или в Сибири, приходилось нелегко: им надо было завязать знакомства с полярниками, расспросить их и тут же, в пути, писать корреспонденции. Отдыхали не более трех-четырех часов в сутки, где придется, и все время передвигались по составу, используя любую возможность побеседовать с летчиками и челюскинцами, узнать что-то новое об арктической эпопее.
Далеко за полночь. В коридоре на откидном стуле сидит, ссутулясь, молодой корреспондент ростовской газеты Юрий Таранов. Папка на коленях заменяет ему письменный стол. В левой руке у него блокнот, в правой — авторучка. Скоро рассвет, надо торопиться, пока не началась утренняя суета. Его клонит ко сну, тело обмякло, и, когда вагон на повороте дергается, Юрию приходится делать усилие, чтобы не свалиться со своего неудобного стула. Он пишет сразу телеграфным языком:
«Ростов-Дон редакция Молот — Передаю рассказ пекаря Челюскина Агапитова квч Булочная ледового лагеря квч абзац Шестого марта барак разорвало зпт вместе ним погибло мое хлебопекарное заведение зпт запасы сухарей кончаются тчк Конусов приказал изготовить оставшейся муки лапшу тчк Устроили стол зпт фанерные противни тире макаронная фабрика заработала тчк Вчетвером за десять дней превратили в лапшу пять кулей белой муки…»
Завтра представления ростовчан о быте лагеря пополнятся новыми подробностями. Но никто из читателей «Молота» не узнает, как далась автору эта заметка, а быть может, и само его имя останется неизвестным…
Беспощадно щелкая «ФЭДом», Ртуть за первые два дня извел добрый десяток катушек пленки. Он снимал как одержимый из всех мыслимых и немыслимых положений: стоя, лежа, на корточках, сидя, коленопреклоненно; снимал из тамбура, из окон вагона, с крыши вокзала, а один перегон проехал на передней площадке паровоза, неведомо для чего созерцая набегающие рельсы, которые под конец тоже заснял. Популярную Карину он перетаскивал с рук на руки — от капитана Воронина и Ляпидевского до уборщика Лепихина, пока девочка не раскапризничалась.
К исходу вторых суток Темин заметно присмирел. Вечером видели, как он шушукался с начальником поезда, глядя на него умильными глазами и влюбленно прикладывая ладони к груди. На рассвете фотограф тигровой походкой прохаживался у порога комендантского купе. Перехватив рослого железнодорожника, он приподнялся на носках и зашептал ему на ухо с такой пылкостью,
— Что вам стоит! Я поговорю с машинистом, он нагонит эти десять минут… Согласны?.. Вижу, что согласны. Ура! Век не забуду!..
Подпрыгивая, он понесся по вагонам оповещать о предстоящем событии. Фотограф отчаянно торопился и выпаливал свою весть не переводя дыхания, и чем больше он распространялся, тем туманнее становилась суть дела. Все разъяснилось, когда диктор поездного радиоузла спокойно и внятно сказал:
— Товарищи, послушайте извещение. Ровно в одиннадцать часов дня наш поезд будет остановлен в пути, на перегоне, для фотосъемок. Просьба ко всем полярникам и героям-летчикам заблаговременно собраться в ресторане и соседних с ним вагонах.
— Явка обязательна! — вырвалось из репродукторов грозное теминское предупреждение.
Экспресс мчался в глубокой выемке, прорезавшей забайкальские сопки. Пассажиры потянулись к середине состава. В десять часов пятьдесят восемь минут машинист умерил ход, поезд остановился. Фотограф первый соскочил на землю и голосом боцмана, объявляющего аврал, завопил:
— Сюда! Скорее ко мне! Дорога каждая секунда!..
Он метался во все стороны, но и в самой его суетливости была какая-то система. По-видимому, это и помогло ему за две минуты выстроить всех челюскинцев вдоль вагона. И пошло: раз — щёлк, два — щёлк…
— Товарищи летчики, прошу ко мне!
Расставив семерых Героев Советского Союза на подножках вагона, он трижды щелкнул; перестроил их в одну шеренгу и снова защелкал; потом — полукольцом, тесной группой, парами…
Первые семь Героев Советского Союза — летчики, спасшие полярников в Чукотском море: С. Леваневский, В. Молоков, Н. Каманин, М. Водопьянов, А. Ляпидевский, И. Доронин.
— Заканчивайте, отправляемся, — предупредил начальник поезда.
— Вот и готово, вот и все, — приговаривал взъерошенный, восхищенный удачей фотограф. — Спасибо вам, товарищи, спасибо!..
Спустя несколько часов он вылетел из Читы на Урал. Когда экспресс прибыл в Свердловск, Виктор Темин встретил нас на вокзале с пачкой газет «Уральский рабочий». Его уникальные снимки были уже напечатаны. Он оказался единственным фотокорреспондентом, которому удалось в пути заснять группы летчиков и челюскинцев; на станциях, в сутолоке встреч, это не представлялось возможным, а из Москвы участники эпопеи разъехались во все концы страны.
Поезд приближался к столице. Полярников встречали авиационные эскадрильи. Московский диктор торжественно читал:
…А между тем, завершая рейс,
В сопровождении птиц и ветра
Из тоннеля ночи вылетает экспресс
И мчится по звонким холмам рассвета.
И мчит он, родиной нашей храним,
И мир, его ожидая, замер,
И бомбовозы летят над ним,
Его забрасывая цветами…