В дальних плаваниях и полетах
Шрифт:
— Чем я могу быть полезен в полете, Валерий Павлович?
— Не было печали — занятие ему придумывай! Примечай все, записывай…
Чкалов вскочил на складной стул, высунулся из люка кабины:
— Экипаж благодарит за помощь, дружбу, любовь!
Сверкнули трубы оркестров, накренились аэродромные здания, синеватая извилина Амура устремилась вниз.
Раскрыв свой «Дневник перелета», я сделал первую запись: «Хабаровск — Чита. Занял место второго пилота. Набираем третью тысячу метров. Путь до Москвы Чкалов поделил на четыре беспосадочных этапа. Нынче мы должны быть
Перед стартом Беляков заметил:
— В случае облачности нам придется пробивать ее только вверх. На пути к Чите — высокие сопки, отроги Хинганского хребта, слепой полет на малой высоте опасен.
— А почему не пойти над железной дорогой? — спросил я.
— Вы же ездили через сибирские тоннели, проложенные в горах, летали над ними. Представьте, идем мы в тумане над «железкой», и вдруг — гора! Мы же не успеем набрать высоту, чтобы перескочить через нее.
А туман ожидал нас сразу же за Хабаровском.
Я продолжал записывать: «В трех километрах от земли холодно не на шутку. На Хабаровском аэродроме мы обливались потом, но прошло полчаса, и меня бросает в дрожь. Мой летний костюм, прорезиненный плащ и легкие полуботинки больше подходят для утренней прогулки по южному городу. Поневоле завидуешь летчикам — у них свитеры, теплые комбинезоны, сапоги. Но делать нечего: назвался груздем — полезай в кузов… Изо рта вылетают струйки пара. Термометр показывает минус двенадцать. Печально гляжу на альтиметр: когда же кончится подъем, сколько еще продлится погоня за солнцем? Руки закоченели, писать не в состоянии…»
Беляков указал на рюкзак, висевший подле меня, и передал записку: «Выньте теплые носки». Я хотел подняться, но не хватило сил — тело словно удесятерилось в весе; поднял руку до уровня плеча и не смог удержать ее… Что со мной? Глянул на высотомер: пять тысяч метров! Дышать все труднее и труднее. «Кислородное голодание!» — мелькнула мысль. Я слышал о нем от летчиков, авиационных врачей, но не думал, что пребывание на большой высоте связано с такими мучительными ощущениями… Надо держаться, не киснуть, не слабеть! Попробовал дышать реже — худо, ох как худо!.. Пять тысяч пятьсот…
Покосился на Белякова и не узнал: штурман надел кислородную маску. Со сжавшимся сердцем вспоминаю: у экипажа три кислородных прибора, а я на борту — четвертый, случайный, лишний… Нет, только не это! «Лишнего» летчики оставят на первом же аэродроме, и тогда из специального корреспондента на борту «АНТ-25» я превращусь в пассажира медлительного экспресса… Держаться до конца, не выдавать своих ощущений!.. Кажется, будто меня сдавило со всех сторон. В ушах заунывный гул, тонкий, пронзительный звон. Противно дрожат ноги…
Байдуков наклонился к Чкалову, что-то кричит ему, беспокойно посматривая на меня. Летчики еще не пользуются кислородом — видимо, им помогает длительная тренировка… Быть может, Байдуков
Позднее я узнал, с какой тревогой он наблюдал за моим поведением. В «Записках пилота» Байдукова я прочел короткий рассказ «Спецкор без кислорода», там были такие строки:
«Дыхание становилось все более глубоким и трудным. Я вспомнил, что кто-то из нас четверых не имеет права на кислород…
— Валерий, — сказал я Чкалову, — не набирай больше высоты… Боюсь, как бы товарищ, притихший на заднем сиденье, не остался при пиковом интересе…»
Очевидно, после этих слов, которых я, разумеется, не мог услышать, гул мотора затих. Стрелка альтиметра пришла в движение — самолет со свистом устремился вниз. Я ничего не понимал и не старался понять — дыхания, свободного дыхания!..
В разрывах облаков показались зеленые склоны сопок. Заметно потеплело. Беляков снял кислородную маску. Георгий Филиппович хитро подмигивал мне, но Чкалов был серьезен. На горизонте появилась змейка Амура — «АНТ-25» снова оказался в Хабаровске.
— Почему вернулись? — спросил я, когда мы под проливным дождем выбрались из кабины.
— «Почему, почему»! — передразнил Чкалов. — Из-за тебя, милый, ну тебя к черту! Ведь ты без кислорода мог скапутиться там наверху…
Он говорил грубовато, с досадой, но в голосе его не было и нотки раздражения, желания обидеть. А через несколько секунд этот человек, вмещавший в своем большом сердце и мужество и доброту, шутил:
— И как это мы позабыли, что на высоте корреспондентам кислород тоже нужен!
Я сбивчиво утверждал, что возвращаться из-за меня не следовало; конечно, было трудно, но терпеть можно…
Рассказ «Спецкор без кислорода» Байдуков закончил так: «Мы догадывались: он боится, что мы его «отставим», боится возвращаться в Москву поездом и потерять удобный случай поработать как следует для своей газеты. По мы были слишком хорошо знакомы с журналистом и не хотели его обижать. Решили выждать еще день и идти на такой высоте, когда четвертому члену нашего экипажа хватало бы вдоволь свежего воздуха в тесной кабине самолета».
Действительно, наутро коварные облака развеяло, горы открылись. Через одиннадцать часов мы опустились на Читинском аэродроме. Следующий вечер застал нас на берегу Енисея, в Красноярске. Дальше путь пролегал над равнинами Западной Сибири.
— Ну, Егорушка, нынче твой день, — сказал Чкалов.
В полуденной дымке проплыл Новосибирск; новые индустриальные гиганты раскинулись по берегам Оби. Потянулась Барабинская степь — без конца и края, с синеватыми кружками и овалами озер. Из камышей пугливо взлетали стаи гусей и уток.