В дальних плаваниях и полетах
Шрифт:
Моим соседом по каюте на «Баранове» оказался метеоролог Эдвард Вернон, человек лет тридцати пяти, медлительный, робкий и не очень разговорчивый. Он носил старомодное пенсне на черном шнурке, темное пальто с бархатным воротником, потертую фетровую шляпу и удивительно походил на памятного мне гимназического учителя чистописания со странной фамилией Ась. Американская метеослужба направила Вернона на Аляску, чтобы помочь Белякову при составлении прогнозов погоды для экипажа Леваневского.
— Ви мог сказайт рюсски… Мой понимайт…— с невыразимой печалью в голосе проговорил Вернон и попытался улыбнуться.
Я поспешил выразить свою радость и мимоходом заметил,
Ежеминутно в дверь просовывалась лысая голова Уильяма-Владислава: осведомившись, все ли в порядке, он исчезал бесшумно, как мышь. Неоднократно коммерческий представитель появлялся в обществе пассажиров и, вздергивая подбородок, знакомил их с советским журналистом. Из «дорогого земляка» он успел уже возвести меня в ранг своего «старого друга». Лишь после третьего гудка Джонсон стал прощаться: энергично потряс мою руку, в который раз сунул визитную карточку с затейливым вензелем и, крича: «Я естем готовий помогайт», — полез через борт. Его тощая фигурка долго еще маячила на пристани.
Спустя трое суток «Баранов» должен был подойти к главному городу Аляски — Джуно, откуда в тот же день отправлялся рейсовый самолет в Фэрбенкс. Тоскливо было на пароходе. Третий класс населяли безработные, гонимые на Север надеждой подыскать там какое-нибудь занятие. В первом и втором расположились бизнесмены и туристы. Лучшие апартаменты занимал мукомольный «король» из Портленда, путешествовавший с двумя сыновьями. Старший, симпатичный и скромный юноша, ни на минуту не расставался с фотоаппаратом. Другой «королевский» отпрыск, веснушчатый, толстогубый увалень лет четырнадцати, хвастал папашиными виллами, яхтой, автомобилями, лошадьми и развлекался тем, что плевал через люк на спящих пассажиров третьего класса. На корме устроились студенты-мексиканцы; из этого оазиса в царстве скуки доносились мелодичные звуки гавайской гитары, обрывки песен.
Лавируя между темно-зелеными островами, «Баранов» приближался к канадской границе. Я ехал в край, который представлял себе по северным романам и рассказам Джека Лондона. Однако со времен, описанных знаменитым американским беллетристом, прошло лет сорок, и многое, конечно, изменилось в «стране золота и белого безмолвия»… Вороятно, там, где Мелмут Кпд, Элам Харниш и другие пионеры начальной поры старательства прокладывали первые тропы, теперь мчатся автомобили? Самолет за четыре-пять часов доставляет почту, которую в былые времена, борясь со стихией, рискуя жизнью, неделями и месяцами везли на собаках. Форт Юкон на Полярном круге, Сёркл, легендарный Доусон и даже отдаленный поселок на мысе Барроу связаны со всем миром радиотелеграфом… Да, перемен много, но природа Крайнего Севера все так же сурова и не прощает легкомыслия… А что осталось от романтической и жестокой эпохи золотоискательства?
Наступил вечер, тихий и теплый. «Баранов» шел вдоль Канадского побережья. В иллюминаторе мелькали редкие огоньки Британской Колумбии. Я достал свою «дорожную тетрадь» и записал: «Судя по американским справочникам, Аляска оказалась «жирным куском»: только золота и серебра отсюда каждый год вывозят на пятнадцать — двадцать миллионов долларов, а в течение последних пятидесяти лет здесь добыли драгоценных металлов на сумму в сто раз большую, чем получило за Русскую Америку правительство Александра II. Потоки аляскинского золота плывут в железобетонные бастионы форта Нокс —
Спозаранку мой сосед выскользнул из каюты и пошел нагуливать аппетит. Глянув в иллюминатор, я увидел необъятный, залитый солнцем, искрящийся океан. Почему мы так отдалились от берега? Появился Вернон.
— Доброе утро! Сегодня небольшая облачность, ветер западный, слабый, после полудня, быть может, усилится, — промолвил он скучным голосом и, истощив запас новостей, умолк.
— Где мы идем, мистер Вернон? Куда исчез канадский берег?
— Он у нас по левому борту.
— Вы шутите! Ведь «Баранов» идет на север!..
— Нет, на юг… О, вы еще не знаете? У нас авария — сломалась лопасть винта. Пароход возвращается в Сиэтл.
— Когда это приключилось?
— Поздно ночью. Меня разбудил топот ног, люди бежали на корму. Я пошел узнать, в чем дело. Спустили водолаза… Капитан приказал повернуть.
— И вы не подняли меня!
— А зачем? Ведь вы не возите с собой запасные пароходные винты, — сострил Вернон.
Среди пассажиров нашлось несколько человек, заказавших, как и мы с Верноном, билеты на самолет Джуно — Фэрбенкс. В Сиэтл ушла коллективная радиограмма мистеру Уилсону, президенту пароходной компании: можно ли организовать специальный рейс гидроплана из Сиэтла в Джуно? Вернону и мне был дорог каждый день: в Фэрбенксе ожидался самолет Леваневского.
Капитан «Баранова», бледный и расстроенный, обходил пассажиров, уговаривая «не поднимать шума». Вслед за капитаном в нашу каюту приплелся некий мистер Халлер, престарелый ванкуверский делец. Не тратя времени на предисловие, старик предложил нам присоединиться к судебному иску, который он предъявит пароходной компании.
— По какому поводу иск? — спросил я.
— Возвращение парохода наносит мне личный ущерб, — зашамкал Халлер, барабаня волосатыми пальцами по столу. — Может быть, я из-за этого терплю убыток в… пятнадцать тысяч? Это деловой ущерб. А моральный?! Я думаю, он обойдется компании еще в пять тысяч…
С полной серьезностью старик перечислял случаи, когда при таких же обстоятельствах суд обязывал транспортную компанию платить пассажирам денежное возмещение.
— Наше дело может протянуться несколько лет… Компания выпустит своих болтунов-адвокатов, а мы — своих. Но, будьте уверены, сэр: денежки мы вытянем, вытянем!
Мы с Верноном уклонились от заманчивой перспективы, и разочарованный сутяга ушел искать более покладистых компаньонов.
Радист принес ответ из Сиэтла. Мистер Уилсон обнадеживал: «Пилот первоклассного гидросамолета готов стартовать утром».
К рассвету «Баранов» вернулся в Сиэтлский порт. На берегу суетился неподражаемый Уильям-Владислав. Он усердно салютовал шляпой, а лицо его попеременно выражало то бурную радость, вызванную нашей встречей, то трогательное сочувствие по случаю неудачного плавания. Джонсон взмахивал руками, подпрыгивал и тыкал пальцем в стоящего подле него длиннолицего дядю, ростом никак не меньше двух метров, в морской фуражке с позументами. Эта пантомима, как я не без труда догадался, изображала полет на Аляску.