В дальних плаваниях и полетах
Шрифт:
— Так вы из Москвы… О, я очень рад видеть человека из Советской России. И вы лично знакомы с русскими полярными летчиками?! Это замечательно!..
Он сын и внук моряков, докер — портовый грузчик, но «на пятьдесят процентов безработный»: занят только три дня в неделю; его половинным заработком и случайными получками матери-прачки кормится семья. Сегодня ему с неба свалился доллар — снес вещи пожилого джентльмена на пароход — вот и забежал в кино…
«Нормандия» уходила в Европу. В полдень я снова поднялся на вершину Эмпайр стэйт билдинг. Колоссальным пыльным пятном город распластался у побережья океана, окраины исчезают
Приземистыми кажутся с этой железобетонной вершины обступившие ее небоскребы — середняки и мелкота. Едва различимые мураши ползут в узких каменных расщелинах. Как будто они еле двигаются? Нет, они торопятся, бегут.
Прощай, Нью-Йорк!
Крупная атлантическая зыбь вздымала и бережно опускала «Нормандию». Провожая взглядом удаляющийся берег, я вспоминал недавние события, встречи, беседы.
Немало за минувшие три с половиной месяца пришлось мне увидеть отрадного и несправедливого, трагического и забавного, поучительного и трогательного, а то и жестокого, унизительного для человеческого достоинства.
Мне думалось о том, что в летние месяцы 1937 года открылись глаза многих американцев. Впервые американский народ встретился с людьми нового мира, воспитанными социалистическим строем, увидел, на какие высокие подвиги способны они для своей родины.
«Примите привет и дружбу, которые мы принесли американскому народу на своих крыльях», — говорил Валерий Чкалов.
И миллионы простых людей мысленно ответили ему крепким дружеским рукопожатием.
В МИРЕ ЛЬДОВ
ПРОИСШЕСТВИЕ ЗА КАЛУЖСКОЙ ЗАСТАВОЙ
Вася Локтев, двадцатилетний крепыш, страстный лыжник и гимназист, сидел в операционном зале московской радиостанции, механически сортируя телеграммы, принятые с якутских золотых приисков.
Из головы не выходила вчерашняя лыжная прогулка: таинственная хижина среди сугробистого поля, незнакомец в мехах, невольно подслушанные разговоры… Как глупо, по-мальчишески, сбежал он, не попытавшись разузнать, в чем дело! А теперь поди догадайся!.. Сказать, что ли, товарищам? Да не поверят, высмеют…
— Васёк мечтает, — заметил кто-то из радистов. — Поглядите-ка на его глаза… Опомнись, чемпион!
— И правда, взгляд бессмысленный, как у телка, — поддержал другой.
— Хватит вам острить, — отозвался Вася. — Не до того! Знали бы мое вчерашнее происшествие…
— Вчера? В воскресенье?.. Что за происшествие?
Локтев подозвал товарищей: быть может, они разгадают?..
Накануне выдался чудесный солнечный день, и Вася, по обыкновению, отправился за город. Миновав Калужскую заставу, он свернул с шоссе и легко побежал по искристой целине. Лыжи словно сами скользят, снег блестит, будто сахарный, ветерок щиплет щеки — хорошо! Не заметил, как час прошел…
— Передвижная рация, — перебил рассказ равнодушный голос.
— Нев рации дело! — возразил Вася. — Подхожу я к палатке вплотную, слышу: внутри что-то гудит, похоже на примус…
— Что же, там люди были?
— Да, трое или четверо. Они разговаривали, но я мало понял: мешал окаянный примус. Я уловил обрывки разговора… «Не пора ли тебе, Женя, заняться приборами?» — говорит один, а другой отвечает: «После полудня». Немного погодя слышу новый голос: «Давно ли завтракали, а меня опять на еду потянуло. С таким аппетитом никаких запасов не хватит!» А тот, кто спрашивал насчет приборов, говорит: «Что ж, давайте чаевничать, только по-солдатски — в три счета! У меня скоро Одесса». Неловко стало мне подслушивать, хотя и любопытно страсть как! Только хочу отойти, вдруг примус замолк, и я явственно слышу: «Что же ты, Пэпэ, с трупами делал?»
— С трупами? — удивленно переспросил кто-то. — Ослышался ты, Васёк! Наверно, с трубами?!
— Нет, именно с трупами, — твердо сказал Локтев. — Вы знаете, что я не из робких, но тут как-то растерялся и повернул на свою лыжню. Позади заскрипел снег. Я оглянулся. Из палатки вышел высокий дядя в длинной меховой куртке, в унтах выше колен и пыжиковой шапке. Меня он не заметил, прошел к ветряку и пустил его — крылья завертелись. Потом глянул в мою сторону, ухмыльнулся и как будто подмигнул…
— И ты, чучело, не догадался его расспросить?!
— Говорят же вам, стушевался я, вот и грызет досада, — упавшим голосом признался Вася.
Старший радист, слушавший невнимательно, пробасил:
— Ничего особенного нет, собрались люди поохотиться и расположились на привал.
— У Калужского шоссе медведя поднимать, что ли? А к чему им рация с ветряком?.. Дело ясное, что дело темное…
— Не надо было тебе, Вася, уходить! — выпалил семнадцатилетний практикант Леша.
Все замолчали. Тишину прервал насмешливый голос Шуры Воронова, закадычного Васиного приятеля:
— Слушай, искатель приключений! Это же для киносъемки! «Семеро смелых» помните? А теперь снимают новый фильм, вот и понадобились, к примеру, сцены зимнего лагеря геологов. Люди в палатке — артисты, о другом и думать нечего. Останься Вася, он и операторов дождался бы. Все проще простого, нечего наводить тень на ясный день.
Локтев хмуро поглядел на друга:
— Если они собрались для киносъемки, то при чем Одесса, неизвестные приборы и, наконец, трупы? Нет, я остаюсь при своем мнении.
— А именно?
— Это очень таинственная история… Но я дознаюсь!
Молодой радист выждал следующего воскресенья и, прихватив Шуру Воронова, снова двинулся за Калужскую заставу.
Локтев хорошо запомнил рощицу, близ которой расположились подозрительные люди. Сейчас он покажет Шуре этот «лагерь геологов»! Но что такое?! Вокруг — чистое поле. Там, где стояли палатка, радиомачта, ветряк, — пусто. Все исчезло. Свежий снег замел следы.
Приснилось Васе, что ли? Почудилось?..