В деревне
Шрифт:
— Вздоръ! Вздоръ! Вы взялись мн палисадникъ сдлать, включили это въ условіе найма дачи, а потому должны и за поденщину платить, сказалъ Клянчинъ.
— Невозможно этому быть.
— Какъ невозможно? У меня и росписка ваша есть. Тамъ прямо сказано: «обязуюсь огородить палисадникомъ»… Я заставлю огородить.
— Промахнулся-съ, развелъ руками лавочникъ и почесалъ затылокъ.
— А мн какое дло!.. Въ условіи сказано, и чтобъ палисадникъ былъ…
— Хорошо-съ, нашъ грхъ. Но тогда ужъ ни столовъ, ни скамеекъ, ни козелъ для
— То-есть какъ же это такъ? Вдь вы общали.
— Можетъ быть, на словахъ и общалъ, а только на словахъ вдь не считается. Сами же вы по запискамъ да роспискамъ точка въ точку разсуждаете.
— Однако, что же это такое! Какъ же намъ быть безъ столовъ и безъ кроватей! вспылилъ Клянчишь. — Вы должны все это намъ дать.
— Кабы вы для насъ, то и мы для васъ, спокойно отвчалъ лавочникъ. — А на записк про столы ничего не сказано.
— Какъ это хорошо! А еще торговецъ! Торговецъ, а своего слова не держитъ. Гд же ваше торговое слово?
Лавочникъ улыбнулся и отвчалъ:
— Мы слово держимъ, коли съ нами по поступкамъ поступаютъ. Да чего вы насчетъ поденщины-то упираетесь? Вдь вся недолга, что двумъ плотникамъ по рублю съ гривенникомъ въ день. Больше одного дня вамъ палисадникъ не продлаютъ. Горбули у меня готовые припасены. Только столбы обтесать, планки набить, да горбули на нихъ наколотить. Тогда ужъ и столы со скамейками и съ козлами для постелей для вашей милости у меня явятся.
Пришлось согласиться. Клянчинъ пожалъ плечами и сказалъ:
— Ну, хорошо.
— Вотъ и отлично, опять улыбнулся лавочникъ. — Лучше въ мир жить, чмъ въ ссор. А насчетъ поденщины я вамъ вотъ что скажу: будетъ лавк отъ вашей милости хорошая польза, то и поденщину насчетъ работы за палисадникъ приму на свой счетъ. Вы къ намъ ласковы — и мы къ вамъ ласковы. Такъ плотникамъ-то можно начинать палисадъ строить? Я давно бы послалъ ихъ сюда, да ваша милость все изволили почивать, такъ думалъ, что подъ окнами начнутъ стучать, такъ какъ бы не разбудили вашу милость.
— Пусть работаютъ.
— По рублю съ гривенникомъ? Такъ я отъ вашей чести съ плотниками и поряжусь.
— Ладно, ладно.
— Лошадь черезъ часъ на станцію сына повезетъ. Онъ въ городъ детъ. Не подете ли вы, такъ и васъ по пути довезла бы?
— Нтъ, я не поду.
— Мясца не прикажете ли сыну изъ города привезть или какого другого товару? Закуски, къ примру… Супротивъ городскихъ цнъ плевую разницу возьмемъ.
— Все есть, все изъ города вчера привезли съ собой.
— Ну, вотъ изволите видть… Какъ съ вами ласкову-то быть? А вы дайте лавочнику отъ васъ попользоваться, вдь изъ-за этого и дачу выстроилъ, изъ-за этого сдаемъ ее.
Съ задовъ показалась баба съ кошелкой.
— Яичекъ бы вашей милости, творожку… начала было она, но увидавъ лавочника, тотчасъ
— Пошла вонъ, подлая! Какую такую ты имешь свою собственную праву на нашъ дворъ съ товаромъ ходить и у насъ покупателей отбивать! крикнулъ на нее лавочникъ. — Вонъ, ступай! Яйца по той же цн будемъ съ васъ брать, что и на деревн берутъ, прибавилъ онъ, обращаясь къ Клянчину.
Черезъ полчаса Клянчины, сидя на ковр, разостланномъ на трав, пили чай. Около дома стучали топорами плотники, сколачивая столы.
V
Къ вечеру на другой день посл переселенія Клянчиныхъ въ деревню, пришелъ, наконецъ, возъ съ ихъ мебелью. Крестьянская лошаденка еле втащила возъ на дворъ лавочника и остановилась у дома какъ вкопанная, понуря голову. Мебель была въ самомъ жалкомъ, поломанномъ вид. Мстный мужикъ, взявшійся доставить мебель изъ города въ деревню, сморкалъ заморившуюся отъ усталости лошадь, заставляя ее фыркать.
— Батюшки! Да что же это такое! Вдь все переломано! восклицала Клянчина, ходя вокругъ воза. — Столы и стулья безъ ножекъ. Какъ мы сидть-то будемъ?
— Безъ ножекъ! Лошадь-то изъ-за васъ зарзалъ, чтобъ вамъ пусто было! отвчалъ мужикъ, распутывая на возу веревки. — Вдь шестьдесятъ верстъ. Зналъ бы, что эдакое дло станется, ни въ жизнь бы не взялся перевозить, пропадите вы совсмъ и съ мебелью! Нешто наши лошади къ этому привычны?
— Съ какой же стати, въ самомъ дл, ты взялся, милый? говорилъ Клянчинъ.
— Вы подбили. «Все равно теб изъ города порожнемъ въ деревню хать». А я, дуракъ, и послушался. Всю телгу изъ-за вашей проклятой мебели поломалъ, два раза въ дорог чинился. Воля ваша, а ужъ починка телги на вашъ счетъ. Я по дорог двумъ кузнецамъ полтора рубля отдалъ.
— Зачмъ же ты дешь въ плохой телг? Это ужъ твоя вина.
— Телга была крпкая, въ моей телг хоть камни возить, а это ужъ изъ-за вашей мебели, чтобъ ей сгинуть, проклятой. То шкворень выпадетъ, то ободъ съ колеса долой… Помилуйте, гд же это видано?! Какъ хотите, а полтора рубля при расчет за починку телги пожалуйте.
— Да вдь ты у насъ на пятнадцать рублей мебели поломалъ изъ-за твоей неисправной телги, и за починку телги съ насъ же хочешь.
— Вольно жъ вамъ было приказывать на одинъ возъ столько грузить! Тутъ матеріалу на два воза, а вы изъ-за сквалыжничества на одинъ…
— Ну, не разговаривай, не разговаривай. Я теб показалъ мебель, ты сказалъ, что въ лучшемъ вид одинъ увезешь. Намъ съ тебя за поломанную мебель надо требовать, а не теб съ насъ за поломанную телгу. Да и ломалась ли телга по дорог — это вопросъ.
— Видите, ободъ на колес заново… Вонъ и подушка подъ телгой новая.
— Ну, разгружайся, разгружайся!
Мужикъ почесывался. Кром усталости, онъ былъ изрядно пьянъ.
— Гд жъ мн одному-то разгружаться? Грузились въ город, такъ дворники помогали, а здсь вдругъ одному разгружаться! говорилъ онъ.