В деревне
Шрифт:
— Вотъ еще двугривенный — и чтобъ духу вашего больше здсь не было! бросилъ мужикамъ Клянчинъ деньги.
Т деньги взяли, но не уходили и принялись ругаться. Кухарка стояла на крыльц, подбоченившись, и съ злорадствомъ улыбалась на эту сцену. Клянчинъ, окончательно растерявшійся, не зналъ что длать. Наконецъ онъ попробовалъ обратиться къ защит мелочного лавочника и послалъ за нимъ няньку. Явившійся лавочникъ разогналъ мужиковъ.
— И охота вамъ, сударь, вязаться съ нашей деревенской гольтепой! сказалъ онъ въ вид наставленія. — Не безъ чего же я всю эту деревенскую шляющую команду со двора гоняю. Я
Клянчинъ слушалъ и тяжело дышалъ. Онъ былъ взбшенъ.
VI
Переночевали и вторую ночь Клянчины въ деревн на дач. Вторая ночь проведена была уже при нкоторой домашней обстановк. Спали на тюфякахъ, положенныхъ на козлы съ досками, сколоченными плотниками. Прислуг также были сдланы кровати изъ козелъ и досокъ, такъ что на полу уже стлаться не пришлось. Не поражало и отсутствіе столовъ въ комнатахъ. Плотники сколотили столы и скамейки, сдлали даже табуреты для кухни. Утромъ на столы даже выданы были цвтныя скатерти, дабы прикрыть некрашенныя доски столовъ. На окнахъ Клянчинъ прибилъ кисейныя занавски. Комнаты постепенно приняли жилой видъ. Такъ какъ кухарка была отказана, то обдъ стряпала сама Клянчина. Оставшаяся прислугой одна только нянька сначала помогала Клянчинымъ въ устройств дома и въ стряпн, хоть то и дло фыркала и гримасничала, но къ полудню, сбгавъ въ лавочку, стала отказываться отъ работы и заявила:
— У меня не десять рукъ. Не могу я занавски на окна вшать и гвозди въ стны вбивать. Да и не на это дло я приставлена. Я нянька. Меня наняли, чтобы за дтьми ходить. Длайте какъ хотите.
— Но вдь это же пока только мы еще не устроились, а посл никто отъ тебя не потребуетъ такой работы, отвчала ей Клянчина. — И наконецъ, не будемъ же мы жить съ одной прислугой. Понятное дло, что мы возьмемъ кухарку.
— Все равно. И устраиваться я не нанималась.
Клянчина не хотла отпускать отъ себя эту послднюю прислугу, а потому только замтила:
— Какая ты, Даша, неснисходительная.
— Вы очень снисходительны къ прислуг. Кухарку, вонъ, отказали и даже трехъ законныхъ дней не хотите посл отказа держать.
— Да вдь она дерзничаетъ, грубитъ, смется надъ нами, вредитъ намъ, становится на сторону тхъ людей, которые противъ насъ. Вчера пьяные мужики начали насъ ругать, и она вмст съ ними. А теб-то было бы ужъ и совстно такъ итти противъ насъ. Ты двушка молоденькая.
— Молоденькая-то двушка еще хуже подохнетъ отъ скуки въ такой глухой деревн, куда меня завезли.
— Ахъ, ты вотъ изъ-за чего! Ты общества ищешь.
— Да конечно же. А главное, я черную работу работать не намрена. Взяли бы мужика въ подмогу, коли вамъ надо устраиваться.
— Да вдь это только на сегодня. Какая ты, право… И наконецъ, вдь теб за лто два рубля въ мсяцъ прибавлено жалованья.
— Велики эти деньги, два рубля!
— Такъ не десять же рублей теб прибавить. За эти деньги я къ дтямъ ужъ бонну, гувернантку могу нанять.
— Такъ вамъ и будетъ гувернантка занавски на окна вшать и гвозди въ стну вбивать!
— Ты
— Ну, а теперь и помогать не намрена. Да вотъ что… Лучше ужъ намъ честь-честью разойтиться, по хорошему. Какъ сошлись, такъ и разойдемся. Отпустите меня, увольте. Здсь мн не жизнь, а каторга.
Клянчина поморщилась. Приходилось остаться вовсе безъ прислуги.
— Хорошо, но только ты должна дожить, пока я найду себ другую няньку. Завтра Василій Романычъ подетъ въ Петербургъ и привезетъ новую прислугу.
— Нтъ, ужъ, сударыня, пожалуйте мн сегодня расчетъ и паспортъ. Тогда бы я вмст съ кухаркой сегодня и ухала. Намъ и лошадь дешевле вмст нанять до желзной дороги.
— Но какъ же я тебя отпущу, оставшись ршительно одна? недоумвала Клянчина, смшавшись.
— А ужъ это какъ хотите. Не слдовало завозить тогда въ такую глушь прислугу. Вдь вы сказали, что дете на дачу. Я и думала, что это дача. А тутъ ни музыки, никакого даже сада и никакой публики. Вонъ мы въ прошломъ году въ Шувалов жили…
— Да зачмъ теб музыка?
— Какъ возможно! Все-таки пріятно около забора послушать музыку… Нтъ, ужъ отпустите меня.
— Василій Романычъ! У насъ и нянька уходитъ и хочетъ сейчасъ насъ оставить, требуетъ паспортъ и расчетъ, обратилась Клянчина къ мужу, стучавшему молоткомъ въ другой комнат.
— Какъ уходитъ? Съ какой стати? откликнулся тотъ.
— Не могу я, баринъ, здсь у васъ жить. Мочи моей нтъ, отвчала нянька. — Пожалуйте расчетъ, и я сегодня съ кухаркой уду.
— Не отпущу я тебя сейчасъ. Что это за глупости! Ты должна дожить до найма другой прислуги.
— А кухарку вы оставили дожить до второй прислуги?
— Кухарка дло другое, а тебя не отпущу.
— Не отпустите, такъ вдь все равно я буду, сложа руки, сидть… Хоть вы, тамъ, что хотите, а я палецъ о палецъ не ударю, такъ какая же отъ меня будетъ польза?
— Ну, убирайся къ чорту! вспылила Клянчина. — Я пойду въ деревню и какую-нибудь здшнюю бабу найду себ въ подмогу.
— Давно бы такъ и надо сдлать. Здшнія бабы къ здшней жизни привычны, а вы вдругъ везете сюда городскую прислугу. Вчера, вонъ, я вышла за ворота… Идетъ пьяный мужикъ и валится на меня. Я его оттолкнула и сказала ему политичнымъ манеромъ, а онъ мн вдругъ такое слово сказалъ, что просто ужасти. Я не привыкла къ такимъ словамъ. Это въ будни, а что въ праздникъ-то здсь будетъ? Какъ здсь въ праздникъ-то въ новомъ плать погулять на деревню выйти? Съ кмъ здсь компанію водить?
— Ну, довольно, не разсуждай! Сдавай вещи, которыя теб были даны, и убирайся вонъ! крикнула Клянчина. — Василій Романычъ! Разсчитай ее и выбрось ей паспортъ. Я сейчасъ пойду въ деревню и отыщу себ бабу-поденщицу, а ты завтра подешь въ Петербургъ и привезешь новую прислугу.
Нянька была разсчитана и удалилась. Работники лавочника потащили ея сундукъ и подушки со двора. Клянчины сли обдать и ужъ прислуживали себ сами.
— Нтъ, какова наглость! говорила Клянчина про прислугу.
— Не любитъ городская избалованная прислуга деревню. Ей мелочная лавочка нужна, трактиръ, портерная, сообщество сосдской прислуги, чтобъ было съ кмъ колоторить, сплетничать, ругать господъ. Что ей хорошаго на лон природы?