В году тринадцать месяцев
Шрифт:
Алла не спросила, как обычно, что это такое — шанцевый инструмент и что это такое — туляремия, хотя наверняка впервые слышала оба слова. Она бесцельно двинулась по саду, открыла и закрыла калитку, подобрала с земли молоток около кухни, ударила им о первую попавшуюся доску в заборе. Доска спружинила, и молоток отскочил с такой силой, что она его едва удержала в руке.
— Алла, — позвала веселым голосом тетя Леля, — спроси у бабы Наты и бабы Вали, собираются они нас кормить обедом?
Девочка не отозвалась. Она стояла у забора
— Алла, ты где?
— Она занята, — ответил я за племянницу.
— Чем? — удивилась Леля.
— Вы думаете, маленькие дети только в рассыльные годятся? «Алла, спроси то, Алла, принеси это», — передразнил я. — Побелкой хотел заняться человек — не дали. Позвали копать огород и обманули. На крышу — нельзя. И так год за годом, год за годом. А потом: ах, попрыгунья-стрекоза выросла. Только и знает, что бессмысленно молотком бить по доске ради развлечения. Доска давно гвоздями приколочена, но это никого не волнует. Пусть бьет молотком по пустому месту, лишь бы не мешала.
Произнося свою речь, я выпрямился во весь рост на крыше, хотя это было опасно, и видел, с каким удивлением меня снизу рассматривают мама Рита и моя жена. Только Алла, не обращая внимания, била методично по доске.
— Где молоток? — высунулась из двери баба Валя. — Я его давно ищу.
— У твоей внучки в руках.
Почувствовав, что все на нее смотрят, Алла с еще большей силой стала бить по доске. Молоток, отскакивая, вырывался из слабенькой руки и проносился около самой головы четырехгранным заостренным снарядом.
— Зайчик, — испуганно подбежала к ней баба Валя. — Зачем ты это делаешь? Ты так нечаянно можешь убить себя.
— А я, может, хочу умереть. Убей меня.
— Ну-ка, дай сюда молоток. И не смей его больше никогда брать в руки. И уматывай в холодок от забора, пока я тебе уши не надрала за твои глупые слова.
Баба Валя пошла в дом, девочка двинулась за ней.
— Надери мне уши.
— Ты что, того? — спросил я с крыши.
— Не знаю, того или не того. Я еще не понимаю этого.
И она стала ходить за бабой Валей и клянчить:
— Надери мне уши.
— И надеру, дождешься.
— Надери, пожалуйста, мне уши.
— Все ты, все ты, — сказала мне жена. — Видишь, какое она себе премиленькое развлечение нашла.
— Вижу. Было бы гораздо лучше, если бы ты поделилась с маленькой девочкой своим развлечением. Сама и коленки и даже затылок испачкала в мел, а ребенку, видите ли, нельзя.
— Это не развлечение, а серьезная работа.
— Вот и пусть бы работала… Все! Хватит с меня. В знак протеста против неправильного воспитания я отказываюсь красить вторую половину крыши. Пусть остается непокрашенная.
Произнося свою вторую речь с крыши, я так размахался руками, что кисть вырвалась у меня и плюхнулась на землю. На асфальтовой дорожке около крыльца рядом с откатившейся кистью отпечатался
Глиммингенскии замок
После истории с зеленкой и с побелкой деревьев в нашей семье все в один голос заговорили о том, что я плохо влияю на Аллочку, и решили усилить свое хорошее влияние. Ладя договорилась с мамой Ритой и бабой Валей, что будет два раза в неделю приходить и беседовать с девочкой на разные темы.
В пятницу вечером она позвонила на Никитинскую и спросила по телефону у бабы Вали:
— Ну, как дела?
— Плохо. Сказала, что не хочет больше ходить в детский сад. Ей там, видите ли, неинтересно. Хлеб назвала гадостью. Совсем отбилась от рук. Это все дядя ее великолепный виноват.
— Ничего, — пообещала моя жена. — В воскресенье я приду, поговорю с ней. Она девочка умная, все поймет.
В воскресенье утром Леля купила в промтоварном магазине детские колготки, около магазина купила леденцового петуха на палочке и поехала на Никитинскую разговаривать с девочкой о том, что такое хлеб и почему надо ходить в детский сад.
Алла играла во дворе. Увидев Лелю, она бросила ведерко и лопату в песок и побежала, растопырив руки, навстречу к тете.
— Здравствуй, ты пришла, а я замок строю.
— Здравствуй, здравствуй, барышня-крестьянка. Ну-ка пойдем, я хочу с тобой поговорить.
Она поймала девочку за плечо и повела к подъезду, но около самой двери Алла вывернулась.
— Я еще не пойду. Я погуляю.
И побежала к лопатке и ведерку.
— Подожди, Алла!
— Я занята, — крикнула девочка не оборачиваясь. — Я замок строю.
Леля постояла минутку у подъезда одна и двинулась к ящику с песком.
— Что значит занята? — хмуро спросила она.
— Я занята, понимаешь? Я строю Глиммингенский замок.
О существовании этого замка она узнала из книжки шведской сказочницы Сельмы Лагерлеф «Чудесное путешествие Нильса с дикими гусями». В замке, брошенном людьми, жили звери и птицы. На башне было гнездо аиста Эрменриха, в очаге устроила себе постель кошка, под сводами обитали мудрые совы.
— Бросай сейчас же и идем домой, — сказала тетя Леля. — Я тебе новые колготки принесла. Надо их примерить.
— Я не хочу, Лель. Мне не нужны колготки. Я строю Глиммингенский замок, — попыталась еще раз объяснить Аллочка. — Я как раз строю башню Эрменриха.
— И без разговоров. Когда взрослые говорят — надо слушаться. И вообще, бабушка на тебя жалуется, что ты разболталась за последнее время. Ишь какая — колготки ей не нужны. Я не так часто прихожу, чтобы ты меня так встречала.
Она отняла у девочки лопатку и ведерко, отряхнула ей руки и платье и, больно взяв за плечо, увела от ящика с песком, от наполовину выстроенных башен Глиммингенского замка.