В году тринадцать месяцев
Шрифт:
Но вручить сверток мне не пришлось.
— Никаких подарков! Никаких шапочек, — громко сказала баба Валя.
Алла, увидев меня, обрадовалась, но суровые бабушкины слова помешали ей, как обычно, подбежать и повиснуть на мне. Она издалека поздоровалась со мной и спряталась в своей комнате.
— Что еще стряслось? — скучно поинтересовался я.
— Пусть она тебе сама расскажет, бессовестная. Маму свою обидела так, что та расстроенная на работу пошла.
— Сказала что-нибудь нехорошее?
— Плюнула. Она у нас теперь плюется, как верблюд.
— Не надо, баба Валя, не сердись. Со всяким может случиться, — начал я ее успокаивать.
— Да? — иронически спросила она. — Ты бы посмотрел, как она вчера с бабой Натой поступила, тогда по-другому заговорил бы. Что-то ей не понравилось, и она заявила бабе Нате: «Уходи!» Та, конечно, обиделась. «Хорошо, я уйду», — и пошла к двери. Тогда эта маленькая тиранка забежала, загородила дорогу и заявляет: «Я говорю, в ту комнату уходи, к куклам».
— Правильно, — обрадовался я. — Она ее не прогоняла, а приглашала играть в другую комнату.
— Да? — опять спросила баба Валя. — Если ты ничего не понимаешь, то я не виновата. Защитник нашелся.
Я смущенно замолчал, заглянул в комнату, где спряталась моя племянница. Глазенки у нее забегали, когда она встретилась с моими глазами, плечи сжались.
— Аллочка, зачем же ты так обижаешь хороших людей?
Я подошел, выпрямил ей плечи и тут увидел на гвозде почти под самым потолком пояс бабы Наты с шестью золочеными дырочками.
— Нашелся? — обрадовался я. — Зачем вы его повесили так высоко?
— Он висит здесь, чтобы она знала, — объяснила баба Валя, входя к нам. — Она вчера довела всех до того, что баба Ната сняла пояс, протянула мне и попросила выпороть твою прекрасную подружку.
— Я его все равно спрячу, — мрачно пообещала девочка — Все уйдут, а я возьму и спрячу.
Пояс был повешен над кроватью Аллы с таким расчетом, чтобы она его видела, а достать не могла.
— Значит, первое, что радует ей глаза, когда она просыпается, это орудие порки? — спросил я.
— Да, — жестко ответила баба Валя. — Пусть помнит. Нас тоже учили ремнем.
Я ушел в плохом настроении. Дома в Березовой роще минут пять я не отвечал на вопросы Ольги и бабы Наты. Я накапливал в себе побольше злости и, когда молчать больше было нельзя, спросил, словно выстрелил из пистолета:
— А что же ты нам не все сказала про свой пояс?
— Как не все? — тихо сказала баба Ната, и половник в ее руке дрогнул.
— А так… Оказывается, твой пояс вовсе не потерялся. Ты сама сняла его… Ты же сама предложила выпороть Аллочку своим ремнем… Что ты так на меня смотришь?
Бабушка смешалась, задвигала взволнованно морщинистыми щеками.
— Кто тебе сказал? Валентина?
— Да. Кто же еще?
— А что же она тебе не сказала, что она попросила его у меня. Она сказала: «А ну-ка, баба Ната, дай твой пояс, сейчас мы выпорем ее».
— И вы, конечно, дали? — сказала осуждающе Ольга и отодвинула от себя тарелку с борщом.
— Дала, — виновато заморгала
— Теперь твой пояс висит у них на ковре, как устрашение, — мрачно сообщил я. — Как Дамоклов меч над головой ребенка.
— Она же его спрятала.
— Нашли и повесили.
— Да зачем же они это сделали?
Баба Ната ужасно огорчилась.
— Вот, — сказала Ольга. — После этого она будет вас любить. Ждите.
Мы поели первое, а второго не дождались. Стукнула внезапно дверь в коридоре, Ольга пошла посмотреть, что там такое, и увидела на лестнице удаляющуюся бабушку.
— Наталья Елисеевна, вы куда?
— За поясом.
— Подождите. Узнайте там, отдали ей шапочку с помпонами? И что она сказала.
Баба Ната ничего не ответила и не обернулась. Она очень спешила. А в это время на Никитинской назревало новое событие.
Алла подтащила к своей кровати стул, взгромоздила его прямо на одеяло, подперла с двух сторон подушками и полезла за поясом. Грохот падающего стула и звонок раздались одновременно. Мама Рита побежала открывать дверь, а баба Валя ринулась в спальню. Пронзительный крик и затем плач всколыхнули сонную тишину в квартире. Мама Рита открыла бабушке дверь и тоже кинулась в спальню.
— А мне не больно, не больно, — повторяла девочка, не выпуская пояса бабы Наты из рук.
— Где ушиблась, где? — подхватила ее испуганно с пола мама Рита. Она торопливо ощупывала дочь и старалась заглянуть ей в глаза.
— Уйди, мне не больно, не больно. Уйди, ты мне делаешь больно.
— Здесь больно, да?
— Аллочка, зачем же ты упала? — склонилась баба Ната. — Дай мне мой пояс.
— Не отдам, я его выброшу в окно. Уйдите от меня все, мне не больно, не больно!
Но от каждого прикосновения ласковых маминых рук к локтю и ноге девочка вскрикивала и начинала плакать с новой силой.
Спала она в эту ночь плохо. Под утро, сажая ее на горшок, баба Валя погладила внучку по голове и спросила:
— Что же ты не спишь? Рука болит?
Алла никак не отозвалась на ласку и, посидев на горшке, вдруг печальным взрослым голосом сказала:
— Боже мой, что же мне делать? Куда уехать?
Бабантопула
Баба Ната забрала свой пояс с шестью золочеными дырочками, злополучное падение со стула и с кровати забылось, коленка и локоть зажили. Тетя Леля наконец вручила свой подарок — вязаную шапочку с двумя большими помпонами. Алла ходила в Лелиной шапочке, ела с удовольствием испеченные бабой Натой ватрушки, но все заметили, что к Леле и бабе Нате девочка стала относиться немного иначе, чем раньше. Чужие люди не обратили бы внимания, но мы все сразу почувствовали, что она нарочно глупеет в их присутствии.