В году тринадцать месяцев
Шрифт:
— Хоть убей — не перестану, — и, рванув со всей силой, Алла отодрала от стены большой кусок обоев.
Подошла мама Рита.
— Что она делает, бессовестная. Прекрати сейчас же!
Алла заплакала, но снова потянулась к стене. Мама Рита шлепнула ее и повторила:
— Прекрати!
Девочка заплакала еще сильнее, но руки ее, как бы помимо воли, ухватили неровный край обоев.
— Прекратишь же ты, наконец!
Мама схватила дочь за плечи и потянула к себе. Алла не сопротивлялась, но край обоев не выпустила
— Что же это такое она со мной делает? — растерялась мама Рита и заплакала. — Будешь стоять, вредная девчонка, посередине комнаты, пока не осознаешь свой поступок. И в кого ты только такая уродилась?
«В меня, — грустно подумала баба Валя, — вся в меня». Она вспомнила, как ее в таком же возрасте отец лупил в коридоре около вешалки ремнем, а она, не обращая внимания на боль, упрямо резала ножницами мех отцовской шубы. Чем сильнее он ее стегал, тем ожесточеннее она кромсала шубу. Так и не уступила. «Нет, определенно она в меня», — еще раз подумала баба Валя и тяжело вздохнула. Характер девочки не предвещал ни ей, ни маме Рите спокойной жизни.
Пояс
— Да что же это такое делают с девочкой? — сказала баба Ната. — Я пятерых детей воспитала и трех внуков вынянчила и никогда у меня ничего подобного не было. Разве так можно?
Ее сухонькая фигурка выражала непонимание, губы были поджаты. Она осуждающе покачала головой и мелкими шажками прошла за ширму. Минут через десять она появилась оттуда в своем выходном платье с перламутровыми пуговицами и с чемоданчиком в руке.
— Ольга, я поеду на Никитинскую.
— Зачем это? — удивилась моя жена.
— Поживу там, Валентине помогу по хозяйству. За Аллочкой присмотрю, — виновато ответила бабушка.
— Всегда вы не вовремя придумываете, — рассердилась Ольга. — Вы же знаете, что эта неделя у меня трудная. Я не могу заниматься завтраками и обедами.
— Не держи меня, Ольга, пожалуйста, — попросила бабушка.
— Конечно, Бабулия, поезжай, — сказал я.
Ольга промолчала, и баба Ната, воспользовавшись паузой, юркнула в коридор.
Я не знаю, о чем думала моя жена в этот момент, а я вспоминал о том, как бабушка писала мне письма в Москву. Ей было восемьдесят два года, когда я учился на первом курсе. Во время каникул бабушка отвела меня в сторону и, конфузясь, попросила купить ей букварь. Меньше чем через полгода она научилась различать буквы, и я стал регулярно получать письма, начертанные огромными печатными каракулями, с чудовищными ошибками. Но для меня не было ничего дороже этих писем. В восемьдесят два года она выучилась грамоте, чтобы переписываться с внуком, подавать ему советы и узнавать без посторонней помощи, как он живет один в большом городе. Сейчас ей было девяносто лет, и она, озабоченно помахивая маленьким
Ольга сидела и сердилась на бабушку, а я думал об удивительной связи между людьми старыми и молодыми, маленькими и большими, и мне все сильнее и сильнее хотелось написать об этом книгу. Но я не знал, будет ли у меня когда-нибудь для этого возможность.
Бабушка вернулась домой так же неожиданно, как и ушла. Вид у нее был странно виноватый, выходное платье с перламутровыми белыми пуговицами потеряло свою элегантность и строгость, потому что было вместо широкого пояса с шестью золочеными дырочками было подпоясано тесемкой.
— Бабушк, а где же твой пояс? — удивился я.
Она засуетилась, ответила неохотно:
— Куда-то задевался. Аллочка, наверное, спрятала.
— Что это вы так быстро вернулись? — подозрительно спросила Ольга.
— Я вспомнила, что мне должны принести пенсию, — сказала бабушка и перевела разговор на другое: — По дороге я зашла на базар, купила цветной капусты. Пожарить на ужин?
Мы не стали ее больше ни о чем расспрашивать.
— Завтра сходим, узнаем, что там произошло, — шепнула мне жена.
Мы договорились встретиться после работы у кинотеатра, чтобы вместе навестить нашу непокорную девочку. Но в полдень вдруг раздался телефонный звонок, и Ольга грустным голосом сказала:
— Я не пойду.
— Почему?
— Боюсь, увидит меня и испугается. И как я, умная женщина, допустила такую глупость — стала раздевать девочку, чтобы доказать ей, что каждый должен честно относиться к своим обязанностям? Ведь для ребенка достаточно того, что он видит, честно или нечестно относятся к своим обязанностям его родители. Лучшего примера не придумаешь. Так ведь?
— Так, но почему ты не хочешь идти? Она уже давно забыла.
— Нет, нет, — сокрушенно ответила Ольга. — Ты не понимаешь. Тут есть одна тонкость. Она была убеждена, что я хотела ее голой выгнать на улицу. Ты зайди ко мне на работу перед тем, как пойдешь на Никитинскую. Я купила ей вязаную шапочку с двумя помпонами. Передашь и посмотришь, как она примет. Если обрадуется, тогда позвонишь, и я подъеду. Вызову такси и через пять минут буду.
— Послушай, что ты выдумываешь, — разозлился я. — У детей каждый день новое событие. Она давно забыла.
— Пойми же ты, я не хочу ее потерять, — сказала с досадой жена. — Я не хочу закреплять неприязнь, которая сейчас есть в ней ко мне. Если тебе трудно заехать за шапочкой, так и скажи.
Мне было нетрудно. Я, можно сказать, с удовольствием заехал за шапочкой и потом всю дорогу злорадно думал в такт дребезжащему трамваю о том, как осмотрительны становятся взрослые, когда выясняется, что они могут потерять любовь и уважение маленького человека. Шапочку купила и будет сидеть у телефона в ожидании того, как Алла примет подарок через посла.