В каждую субботу, вечером
Шрифт:
— Теперь надо к Белорусскому, — сказала сама себе Асмик. — А оттуда в больницу.
Она сняла новое платье, надела вязаную кофточку и старую, блестевшую от долгой носки юбку.
Со вздохом облегчения освободила уши от клипсов.
Выйдя в коридор, постучала соседке.
— Эмма Сигизмундовна, если кто будет звонить — скажите, я в больнице на дежурстве.
Эмма Сигизмундовна приоткрыла дверь, скривила круглую кошачью мордочку.
— У вас что ни день — дежурство, дорогая
— Все впереди, — на ходу ответила Асмик и быстро сбежала с лестницы.
Туся ждала ее около старого входа в метро.
Завидев Асмик, она молча, укоризненно протянула ей руку, на которой блеснули часы: двадцать минут восьмого.
— Знаю, знаю, — отдуваясь, сказала Асмик. — Я прибежала сказать, что не пойду.
Туся изумленно уставилась на нее:
— Почему?
— Дежурю.
— Начинается, — сказала Туся.
— Вот так вот. — Асмик распахнула воротник пальто, ей было жарко. — Всем привет!
— Сумасшедшая, — сказала Туся. — Так ты только для этого и прибежала сюда?
— У тебя же нет телефона, — бросила через плечо Асмик и помчалась догонять троллейбус.
Спустя час она позвонила Михаилу Васильевичу, отцу Сережки.
— Ах, Асмик, — сказал он. — Креста на тебе нет.
— Что ж поделать, — виновато ответила она. — Дежурство…
А дежурство было и в самом деле беспокойным. В седьмой палате лежали три женщины после операции, всех троих оперировали примерно в одно время, и теперь, когда уже кончилось действие эфира, они громко стонали и все время звали к себе то дежурную сестру, то врача.
В четыре часа утра привезли молодую женщину с грудным ребенком. У женщины случился перекрут кисты, ее надо было срочно оперировать, а ребенок был пятимесячный, и женщина через силу покормила его, и ее отправили прямехонько в операционную, а ребенка в специальное отделение для детей.
Работала Асмик, как обычно, без спешки. Поверх белой марли, прикрывавшей лицо, сверкали ее глаза, и, повинуясь глазам Асмик, понимая каждый ее взгляд, операционная сестра быстро и точно подавала ей то скальпель, то кровоостанавливающие зажимы.
У молодой женщины было великолепное тело — белое, упругое, с превосходной мускулатурой, с хорошо развитым брюшным прессом: просто обидно было уродовать такой скульптурный живот продольным швом, и Асмик постаралась — сделала косметический шов, тонкий и ровный, который со временем станет совсем незаметным, — по Пфаненштилю.
Это заняло больше времени, зато когда-нибудь молодая женщина вспомнит ее добрым словом за такой шов…
Асмик стояла у раковины, сняв перчатки, мыла руки и напевала что-то веселое: сама собой была довольна.
В больнице про нее говорили: она умирает и
Она натянула сползшую простыню, провела холодной от умывания рукой по горячему лбу женщины.
Вот бедняга, надо же так, перекрут кисты, а тут еще корми ребенка!
В коридоре, у окна, лежала Фомичева, старая работница с шелкоткацкой фабрики, высохшая и желтая, словно ветка осенью.
Асмик присела на ее кровать, взяла в обе ладони легкую, как палочка, руку. Посмотрела в серые, полузакрытые глаза.
Грудь Фомичевой — на ней можно было пересчитать все ребра — тяжело вздымалась, в горле все время что-то клокотало.
Мимо пробежала сестра, бросила жалостно через плечо:
— Все еще мучается!
— Подожди, — остановила ее Асмик. — Дай понтапон.
Фомичева что-то пролепетала. Асмик склонилась низко к ее губам.
— Все, — услышала Асмик. — Все, все…
— Ничего не все, — сказала Асмик. — Тоже мне выдумала, все. Сейчас заснешь, долго будешь спать, а проснешься, мы тебе апельсин дадим. Хочешь апельсин?
— Хочу, — прошелестела Фомичева. Слабое подобие улыбки мелькнуло на ее костлявом, обтянутом кожей лице.
Сестра взяла руку Фомичевой, отыскивая место, куда бы уколоть. Сомневаясь, покачала головой:
— Все исколото.
— Найдешь, — сказала Асмик.
Она не отошла от Фомичевой, пока та не заснула. Дыхание стало ровнее, но в горле все время что-то клокотало, будто там билась, не утихая, раненная насмерть птица.
— До чего мучается, бедная, — сердобольно сказала сестра. — Хоть бы скорее уж…
Асмик сверкнула на нее черным глазом:
— Это не твое дело!
В восемь утра кончилось дежурство Асмик. Она составила рапортичку — отчет о прошедшей ночи, потом отправилась в кабинет заведующего отделением: там происходила обычная утренняя конференция врачей.
Потом ее вызвали в местком, попросили поехать в Мытищинскую больницу сделать доклад о современных методах хирургии.
— Хорошо, — согласилась Асмик. — Когда надо ехать?
— Вас ждут к трем часам, — сказали ей.
— Тогда у меня еще уйма времени, — обрадовалась Асмик. — Успею хорошенько выспаться!
Внизу гардеробщик Василий Тимофеевич, которого все запросто звали дядя Вася, с поклоном подал ей пальто.
— Вроде нынче не ваше дежурство, Асмик Арутюновна…
— Ну и что с того? — спросила Асмик.
— Не иначе опять за кого-нибудь стараетесь, — сказал дядя Вася. — А люди вашей простотой на свой лад пользуются.
Асмик хотелось спать, но в больнице был установлен свой ритуал — хотя бы пять минут побеседовать с дядей Васей.