В каждую субботу, вечером
Шрифт:
Дядя Вася преклонялся перед медициной и, может быть, потому любил всех врачей. Всех до одного. Но больше всех любил Асмик.
Каждый раз он уверял ее:
— До чего же вы на мою покойную жену схожи!
— Такая же толстая была? — посмеивалась Асмик.
— Такая же душевная, — серьезно отвечал дядя Вася, дипломатично обходя вопрос наружности.
И на этот раз Асмик, хотя и спешила домой, не могла не остановиться, не поговорить с дядей Васей о трудностях жизни, о всевозможных
Подошел Володя Горностаев, спросил:
— Вы домой?
— Пожалуй, — ответила Асмик и зевнула: очень хотелось спать.
— Сейчас оденусь, пойдем вместе, — сказал Володя.
Он надевал пальто, а дядя Вася, неодобрительно проводив его взглядом, шепнул Асмик:
— Вы, говорят, больную у него выходили?
Асмик протянула ему руку:
— Будьте здоровы…
Володя вышел вслед за ней.
— Почему вы не попрощались с ним? — спросила Асмик.
— С кем? — невнимательно спросил Володя.
— С дядей Васей.
Он пренебрежительно поднял брови.
— Я занят своими мыслями.
— Что же это за мысли?
— Разные. А вы что, не любите думать? Или не привыкли?
Темные глаза его чуть улыбнулись. С той самой ночи, когда Асмик дежурила в палате его больной, он заметно помягчел к ней.
— Я думал о наших больных, — сказал он, размашисто шагая рядом с нею. — Все они разные, но одинаково боятся смерти.
— Но это же естественно, — удивилась Асмик. — Каждое живое существо хочет жить.
— Согласен с вами, — лениво заметил Володя. — Я и сам тоже достаточно жизнелюбивое животное. Но, знаете, есть разное жизнелюбие, одно от сытости, вот как, например, у нашей Ляли Шутовой, ей хорошо; она полагает, так будет всегда, и ничто больше ее не касается, и ни до чего дела нет. Ненавижу таких!
— Приберегите темперамент для личной жизни, — сухо сказала Асмик.
— Хорошо, — коротко пообещал он. — Постараюсь.
Несколько шагов прошли молча.
— Трудная ночка выдалась? — спросил Володя.
— Всего хватало.
Он снова замолчал, потом сказал:
— Кстати, вы так тогда и не сказали, кто это вам сигмомицин достал?
— Одна знакомая. Мы вместе с ней в одном медсанбате работали. Старый хирург.
— Очень старый?
— Семьдесят пятый год. Если бы вы ее видели, вы бы сказали: вот женщина — чудо!
Он иронически сузил глаза.
— У вас все чудо. И дядя Вася, и она, и я, наверно.
— По-своему, и вы чудо.
— Вот как?
Он усмехнулся, но ей подумалось, что ему нравятся ее слова.
— Я как-то думал о вас, — сказал он.
Асмик наклонила голову, как бы благодаря его.
— Думали? И
— Я считаю, у вас есть один, зато очень нужный талант.
— Почему один?
— Других не заметил, а этот налицо.
— Какой же?
— Талант доброжелательности.
— Это не талант, — сказала Асмик.
— Нет, талант, — повторил Володя. — Поэтому вас и считают врачом, который умеет выхаживать больных. Понимаете, выхаживать? А это для врача очень много…
Они подошли к остановке автобуса.
— Вы не находите, что слишком много разговоров о моей персоне? — спросила Асмик.
— Вас это не устраивает?
— Не очень, — искренне ответила Асмик.
Войдя в автобус, она оглянулась. Володя стоял там же, где она оставила его. Поймав ее взгляд в окне, медленно поднял руку и тут же опустил. Со стороны могло показаться, что он хотел поправить кепку, да раздумал.
«Талант доброжелательности, — подумала Асмик. — Неужели существует такой талант?»
Туся пришла к ней вечером.
— Тебе не икалось? — спросила она, проходя вслед за Асмик в комнату.
— Нет, а что?
— Все тебя ругали, такой день, а тебя нет…
Асмик виновато вздохнула и побежала на кухню ставить чайник.
— Хорошо было? — спросила она Тусю, подвигая ей чашку горячего, почти черного чая.
— Как всегда, — ответила Туся.
11
Все было так, как обычно, когда в Сережкин дом приходили его друзья.
Они приходили не часто, но раз в год, 21 ноября, в день его рождения, они собирались все вместе — Туся, Асмик и школьные их приятели Витя с Фенечкой.
На столе привычное угощенье: миска с квашеной капустой, отварная картошка, селедка, маринованные грибы. Все то, что любил Сережка.
Михаил Васильевич все время ждал, что придет Асмик. А потом она позвонила из больницы.
Когда он положил трубку, Туся сказала:
— Я же говорила, у нее дежурство.
Фенечка засмеялась:
— Если нет ничего другого, можно гореть на работе.
— Фенечка, — строго начал Витя, посмотрел на ее искрящиеся веселые глаза, на простодушные губы, не выдержал, сам засмеялся.
С годами Витя и Фенечка стали походить друг на друга. Окончив школу, Витя сказал:
— Кто куда, а я в геологический.
— Охота была, — сказала Фенечка. — Куда спокойнее стать педагогом, например.
Но Витя упрямо стоял на своем — только геологический, никуда больше!
Однако Вите пришлось проучиться на геологическом всего лишь два курса: началась война — и он добровольцем ушел на фронт.