В поисках Дильмуна
Шрифт:
Прожив сезон в снятом нами доме в Аль-Айне, мы убедились, что вполне можем обходиться без таких излишеств, и обосновались, как и на Бахрейне, возле раскопов. Теперь мы каждый год ставим две роскошные большие палатки (подарок датского фабриканта) среди акаций, где открывается вид на низкие зеленые предгорья кутающихся в голубую мглу Маскатских гор. Даже Бахрейн с его пышной зеленью не сравнится свежестью и очарованием пейзажа с Бурайми. Бахрейн — это прелестные сады рядом с бирюзовым морем, а Бурайми — девственная саванна. Любуясь ясным ранним утром, как верблюды мирно пасутся среди зеленых кущ неподалеку, вы забываете про океан песков, окружающий оазис. Несомненно, так некогда выглядела вся Аравия. (В последние годы мы обнаружили, что наши исследования
С нашей зеленой стоянки мы год за годом наблюдали, как на Бурайми неотвратимо, словно барханы, наступает цивилизация. Наблюдали с грустью, потому что цивилизация в нефтяных княжествах означает строительство дорог, домов, дворцов, школ, клиник, гидротехнических сооружений. Здесь появляются подрядчики со своими машинами, и в принципе это хорошо. Потому что многое из того, что они строят, необходимо. Но подрядчики, явившись раз, уже не уходят. Строительство становится вечным процессом. Растущие доходы рождают новые, более величественные проекты на смену старым, наполовину завершенным. Приезжим рабочим тоже нужны жилища, школы, больницы. Строительству нет конца.
В странах Персидского залива — в Кувейте, в Катаре, в меньшей степени на Бахрейне, где темпы роста разумно притормаживают, в Саудовской Аравии и теперь в Абу-Даби подрастает поколение, в глазах которого распаханный бульдозером ландшафт, наполовину выстроенные или почти снесенные дома, незамещенные и перегороженные незавершенными коллекторами для сточных вод и канализации улицы — норма. Этому поколению неведома и не будет ведома чистая простота оазисного селения и светлые просторы города-сада. Жителям временных рабочих поселков можно только посочувствовать.
Оазис Бурайми окажется в плену дорожной сети. Уже разработан общий проект, и во время нашего последнего сезона мы месяц наблюдали поступь прогресса на головном участке дороги. Грохот механизмов стихал только на четыре ночных часа. Огромные ярко-желтые грейдеры прокладывали себе путь в кустарнике, сопровождаемые удушливым облаком песка. Десятки лет растительность Бурайми доблестно противостояла напору песка, который наносило ветром из окружающей пустыни, однако теперь у ветра появился союзник. Толстый слой поднятой грейдерами пыли ложился на саванну и на наш лагерь. Еще немного, и она вовсе задушила бы весь животный и растительный мир, открыв ворота пустыне. Но прогресс шагает быстро. На наших глазах дорога двигалась вперед.
От восхода до заката — еще сотня метров нового дорожного полотна. Через правильные промежутки, словно грибы, вырастали типичные для нефтяных княжеств — символы престижа — «карусели» транспортных развязок. И шторм пронесло: головной участок удалился, рев гусеничных тракторов сменился бормотанием, пылевые облака уподобились грозовым тучам на горизонте.
В нашем уголке Бурайми снова настал мир и покой, который царил здесь более четырех тысячелетий со времен предыдущей строительной лихорадки. Мы снова принялись копать — без помощи грейдеров и экскаваторов — наш древний символ престижа, до странности похожий на «карусели» вдоль новой дороги. Не зная его подлинного назначения, мы сначала просто называли этот памятник «круглым сооружением».
Мы его обнаружили в 1962 г., когда впервые приступили к раскопкам в Бурайми. Главной нашей целью было исследовать могилы, которые шейх Зайд показал нам в предгорьях Джебель-Хафит, и за два года мы раскопали двадцать семь курганов. Они совершенно отличались от гробниц Умм ан-Нара, а также от курганов Бахрейна. Здесь перед нами были сравнительно аккуратные каменные пирамиды с погребальной камерой внутри, напоминающей по форме пчелиный улей. Короткий ход, ведущий снаружи в образованный безрастворной кладкой склеп, позволял предположить, что камеры предназначались для нескольких захоронений, но они были основательно разграблены. Лишь в одном случае мы могли более или менее уверенно
Именно этот курган принес наиболее богатые находки it материал для вероятной датировки.
В Абу-Даби мы столкнулись с той же проблемой, что на первых порах на Бахрейне. Археологически мы находились в terra incognita, для которой не была разработана никакая хронология. В Кувейте годилась наша бахрейнская хронология, потому что поселения на Файлаке представляли ту же цивилизацию, что поселения на Бахрейне. Но Абу-Даби явно не был бахрейнской колонией. Подобно тому как керамика Умм ан-Нара ничуть не походила на «барбарскую», так и сосуды из хафитских курганов в оазисе Бурайми не имели ничего общего с бахрейнскими (да и с керамикой Умм ан-Нара тоже).
Здесь мы нашли горшки с острым ребром вокруг ту-лова (так называемые «окиленные» сосуды) и с плоским фланцевидным венчиком. Сами по себе они не поддавались датировке. Зато найденный нами в кургане № 20 вместе с двумя горшками, тремя бронзовыми мисками и орнаментированным стеатитовым блюдом бронзовый меч был нам знаком. Меч — короткий, всего 42,5 сантиметра, с плоской рукояткой, имеющей выемки с обеих сторон для крепления деревянных зажимов. В месте соединения головки и клинка — два полукруглых выреза, а под ними, в верхней части клинка, — выпуклый орнамент в виде двух концентрических кругов. Подобные мечи известны на Ближнем Востоке. Их находили на севере Сирии, в Южном Туркестане, но чаще всего — в Луристане на северо-западе Ирана, где они встречаются вместе со знаменитыми луристанскими бронзами — украшениями в «зверином стиле» и предметами конской сбруи, — которые исследователи связывают с появлением в середине II тысячелетия до н. э. говоривших на индоевропейском языке воинов на боевых колесницах. Таким образом, найденный нами меч как будто позволял датировать курганы Бурайми примерно 1300 г. до н. э. Но тут возникает вопрос, к решению которого мы пока нисколько не приблизились: как мог такого рода меч попасть в Бурайми? Было ли это результатом торгового обмена или же племена, вторгшиеся во II тысячелетии в Иран, прошли дальше и через Ормузский пролив проникли в Восточную Аравию?
Во всяком случае, теперь у Омана начала вырисовываться доистория[54]. Мы располагали двумя четкими привязками: «культурой Умм ан-Нар» на побережье (около 2Б00 г. до н. э.) и хафитскими курганами в Бурайми (примерно на тысячу лет моложе). Однако можно ли основывать гипотезы на столь зыбкой почве? Названные пункты разделены дистанцией в полтораста километров; была ли между ними историческая связь? Может, селение на Умм ан-Наре служило совсем недолго колонистам с другой, иранской стороны Персидского залива: пожили здесь несколько десятков лет и удалились, не вступая в контакт с коренным населением внутренних областей. Если вообще в ту пору кто-то жил в этих областях.
«Круглое сооружение» внесло в этот вопрос ясность. В 1962 г. один из людей шейха Зайда возил к нему Кнуда Торвильдсена и Арне Торстейнссона. Оно располагалось в противоположном от курганов конце оазиса, между селением Хили и возвышающейся дальше на север первой грядой Маскатских гор, в окружении уже знакомых нам кустарниковых зарослей. С виду — нечто вроде маленького Стоунхенджа: неровное кольцо из больших каменных плит, причем только одна плита еще стояла на ребре, а все остальные лежали плашмя. Диаметр круга — около двадцати двух метров (у каменного кольца Стоунхенджа — тридцать семь метров), и составляющие его камни отличались внушительными размерами. Длина стоящего камня — сто восемьдесят сантиметров, высота — сто двадцать, а некоторые из упавших плит были еще больше. Первоначальная длина двух разбившихся на три части камней в противоположных концах Кольца Составляла без малого три метра; в центре у них было входное отверстие в виде округлого треугольника. Уже по этому признаку мы предположили, несмотря на различия в конструкции, что перед нами гробница такого же вида, как на Умм ан-Наре.