В сумерках веры
Шрифт:
— Не верьте ни единому слову, — силовой меч со звоном покинул ножны. — Он не ведает, что творит!
Надавив на руну активации, я бросился вперёд, занося клинок для удара.
— Нет! — задрожал воздух вокруг, будто бы колокольный звон обрёл волю. — Не смей, богохульник!
Лиловый туман начал сгущаться, стремясь отрезать путь к алтарю. Там же, до этого распевающие демонические псалмы священники бросили свое дело и обернулись. Подобно кардиналу, они скрывали лица за масками. Но не в пример более
Одного из них тут же срезал выстрел Афелии, оставшейся стоять за моей спиной. Пламя охватило лиловую фигуру, завывшую в агонии будто зверь.
Но остальные уже сбросили с себя рясы, демонстрируя покрытые шрамами тела. На груди каждого багровел аккуратно вырезанный символ проклятого бога, а руки заканчивались уродливыми клешнями.
Демоны рассыпались вокруг алтаря, пытаясь преградить мне путь. Каждый из них двигался с безумной скоростью и лишь мотовин, кипящий в моей крови, позволял уклоняться от размашистых выпадов зазубренных когтей, избегать смертельных уколов.
Сверкающий голубым светом клинок запел в воздухе, рассекая плоть, отводя удары и обжигая хитин.
Стаббер также продолжал лаять, поражая тех козлоногих, что решили атаковать Афелию. Несмотря на раны, она сжимала гладий в своей правой руке, но применяла его лишь тогда, когда противник не мог уйти от удара. Чёрная юбка подобно волне разливалась по воздуху, когда воительница в очередной раз изящно избегала выпада врага, завершая его отвратительное существование точным выстрелом из револьвера.
Казалось, что сестра битвы танцует среди громадных факелов.
Я же продолжал прорываться к кардиналу, обезглавливая и рассекая оставшихся демонов. Мышцы горели от напряжения, а во рту медленно скапливалась кровь.
— Прекрати бесчинства, Иероним! — осуждающе заревел Анку, направляя в меня указующий перст. — Ещё не поздно принять истину и узреть Перерождение!
Посылая в мою сторону последних козлоногих, кардинал встал перед алтарем, закрывая его своей широкой грудью и смеясь…
…пресный запах благовоний стремительно сменился тяжёлым смрадом гниения, а над головой зажглись зелёные луны, разливающие бледный свет по руинам. Скрипя зубами, я шагнул в сторону очередного гвардейца, атаковавшего меня штыком.
Скользя сапогами в гное и грязи, я отвёл от себя его удар, после чего сначала отрубил тому ногу, а потом лишил предателя головы. Уже падая на пол, тело сгнило, будто лишившись жизни, оно мгновенно становилось частью уродливого убранства Солнечного Собора.
Оставалось ещё несколько бойцов, прикрывавших Гнилоуста, но в сознании уже пульсировало понимание, что я опоздал. Тело кардинала Юсто медленно раздувалось, с треском разрывая роскошные ткани одеяний. Тонкие
— Ты снова опоздал, инквизитор! — Голос архиеретика менялся вместе с тем, как менялось его тощее лицо. Оплывая жиром, покрываясь костяными наростами и бледными бубонами.
Завороженный отвратительным зрелищем, я оступился и пропустил один удар…
— Хальвинд! — голос Афелии, отступающей под натиском козлоногих, сорвался на крик.
Я же, прогнав морок, обнаружил себя стоящим у самого алтаря. Золотая маска кардинала глядела на меня практически в упор. Его прерывистое дыхание обжигало кожу и отравляло воздух мускусной вонью, смешанной с цветочными духами.
Следующим ощущением была острая боль в боку.
Опустив взгляд я на мгновение ослеп от блеска осколка священного клинка Друза. Осколка, уже второй раз вкусившего крови верных слуг Императора…
Силовой меч выскользнул из обессилевшей руки. Я почувствовал, как подкашиваются ноги, но от падения меня удержал сам еретик, осторожно обвивший рукой талию. Через одно лишь прикосновение ощущалась нечеловеческая сила.
— Ещё рано умирать, инквизитор… — шум музыки и грохот колокола отступили, словно мы оказались в изолирующем поле. — Я вижу внутри тебя великую скорбь…позволь мне принять твою исповедь, чтобы очистить душу…
— Н… нет… — кровь мешала внятно говорить, но голос самого еретика лишал воли к борьбе.
— Нет причин сопротивляться, сын мой…
Оставив торчать осколок в моём теле, левая ладонь Анку легла мне на лоб, погружая мир в непроглядную лиловую дымку.
Лёгкие содрогнулись от нехватки воздуха, а сознание загорелось прометиевым огнём. Боль, настолько чудовищная, настолько нестерпимая, какую никогда не испытывало тело…
— Ты винишь себя за гибель Биатуса, верно? — слова кардинала звучали снисходительно и тепло, против воли наполняя сердце надеждой, ослабляя боль. — Не много ли ты на себя взвалил?
Нет… лишившись тела, не чувствуя конечностей, мне оставалось лишь воспротивиться самой душой. Тем немногим, что от неё осталось.
— Ты был далеко не одинок в той долгой войне, но тем не менее, ты — один из немногих, кто рисковал собой ради других… — неизмеримая печаль разливалась по сознанию, взывая к болезненным воспоминаниям на проклятой планете. — Не слишком ли много ты сделал, стремясь вернуть знамя Императора на Биатус?
Недостаточно…
С каждым новым днем, когда я терял бойцов, с каждым новым штурмом или оставленным городом. Каждый раз, когда приходилось тщательно проверять гражданских на наличие болезней и ереси. Тех немногих, что сохранили лояльность предавшей их власти.