В третью стражу. Трилогия
Шрифт:
"Интересно, - сделал заметку Никольский.
– Это он специально мне намекнул, что и помимо меня каналы имеет?"
– Террор, однако, на убыль не идет, - возразил он.
– А террор к делу не пришьешь, - усмехнулся в ответ Розенберг.
– Никто ведь ответственности на себя не берет.
– Да, - кивнул Якир.
– Не эсеры...
– Не эсеры...
– задумчиво повторил за Якиром Розенберг.
– В восемнадцатом году...
Никольский знал, что происходило в 1918 году, но он был не Дзержинский, и заходить так далеко, как зашел "Железный
– Мы работаем над этим вопросом, товарищ Розенберг, - сказал он.
"Но повод просто замечательный..."
– Однако, - добавил Никольский, едва только уловил искру понимания, промелькнувшую в глазах посла.
– Пока мы не создали более благоприятных обстоятельств... было бы крайне желательно, чтобы товарищ командарм 1-го ранга переговорил с военным руководством поумовцев и вообще с военными... Выехать с инспекцией в войска, произнести речь...
– Неплохая идея, - согласился Якир.
– Но в данной ситуации мой выезд в войска может быть интерпретирован в отрицательном смысле.
– Повод можно создать, - осторожно возразил Никольский, видя, что Розенберг не вмешивается. Покуривает у письменного стола, слушает, но молчит.
– Например?
– а вот Якир, судя по всему, воодушевился, он увидел путь к реальному действию и готов был осуществить его в разумных, разумеется, пределах.
– Под Саламанкой возник тактический тупик...
– Вечная ничья, - усмехнулся Якир.
– Но мы, я думаю, способны переломить ситуацию, и мы ее переломим.
– Вот и повод, - осторожно предложил Никольский.
– Там как раз сильны позиции ПОУМ и Дуррути.
– Повод неплох, но недостаточен, - покачал головой командарм.
– В военном отношении Мерецков вполне способен справиться с ситуацией и без моего вмешательства. Люди это знают.
– Может, посещение госпиталей?
– предположил тогда Никольский.
– Для командующего армейской группой повод мелковат, - вмешался в разговор Розенберг.
– Но туда едет с концертом Виктория Фар, и это меняет дело.
– Виктория Фар...
– ну, Якир не мог не знать, что она в Испании. В армии только о ней и говорили, но, видимо, ему такой вариант в голову не пришел.
– Сегодня она выступает в Мадриде, - сказал между тем Розенберг.
– А вы... ведь может случиться, что вы были заняты, Иона Эммануилович? Командующий - человек загруженный... Мы с Марьяной примем ее здесь, а послезавтра вы могли бы встретить ее на концерте... Где она выступает?
– повернулся он к Никольскому.
– В госпитале Эль-Эспинар, товарищ Розенберг, - сразу же ответил Никольский.
– Это как раз Саламанкское направление.
– Ну, вот и повод, - кивнул Розенберг.
– И госпиталь, и направление, и мадемуазель Фар.
– Да, пожалуй, - согласился Якир и все-таки закурил.
"Не подведи, Федя!" - взмолился мысленно Никольский, глядя на то, как закуривает командующий.
Если бы он верил в бога, богу бы и помолился. Но он не верил ни во что. Теперь уже - даже в коммунизм. Оставалось
3.
Виктория Фар и Раймон Поль, Мадрид, Испанская республика, 19 января 1937 года, вечер
.
– Ну!
– глаза сверкают, и сини в них сейчас гораздо больше, чем обычно.
И прилив крови к лицу ей тоже идет.
"И куда подевалась наша аристократическая бледность?"
Ну, и в довершение картины, наблюдались еще и трепещущие крылья носа - почти "прозрачные крылышки феи" - и "бурно вздымающаяся грудь"!
– Ты давно смотрелась в зеркало?
– Федорчук даже прищурился, чтобы удержать в себе, а значит - скрыть от нее рвущиеся на волю любовь и восхищение. Впрочем, под синими стеклами очков хрен что разглядишь.
– Не заговаривай... те мне зубы, месье!
– она тоже прищурилась, и теперь там, в тени длинных ресниц посверкивала сталь драгунских палашей.
– Ну?!
– Баранки гну!
– по-русски ответил Виктор.
Это он зря, конечно, сказал, несмотря даже на то, что они оставались одни, а стены вокруг - толстые. Достаточно одного раза, чтобы посыпались все легенды и все тщательно выверенные "внутренние конструкции". Но сделанного не воротишь, и на старуху бывает проруха.
– Ты, что!
– взвилась Татьяна.
– Совсем крыша поехала?!
Возмутиться возмутилась, и лексикон, что характерно, весьма определенного свойства вдруг всплыл, но все это шепотом, едва ли не беззвучно.
"Н-да... и кто же это кто, так владеющий телодвижениями души, Татьяна или Жаннет?"
Жаннет как будто легкомысленнее, но это только кажется. Виктор в этом успел уже отчасти разобраться. Француженка действительно была молода и несколько излишне "весела", но одновременно заметно упрямей и, если так можно выразиться, упертей Татьяны. И коммунисткой-подпольщицей, а затем советской военной разведчицей была именно она, а не менеджер по персоналу Татьяна Драгунова. Однако дела обстояли куда более замысловато, чем можно заподозрить, исходя из простой схемы: "вселенец" - "донор". Виктор и на себе это чувствовал, и в Татьяне видел. Виктория Фар не только по имени, но и по существу не являлась уже ни Татьяной, ни Жаннет, хотя личность "вселенки" и доминировала. Однако изменилась и она, и, вероятно, по-другому и быть не могло: другая жизнь, другие люди.
– Извини, - сказал Федорчук по-французски и обнял Викторию. И поцеловал. С закрытым ртом говорить невозможно.
– Все, все!
– остановил он ее, когда поцелуй себя "изжил" - не продолжать же, в самом деле, до завтрашнего утра!
"А жаль..." - подумала Татьяна (или это была Жаннет?) отстраняясь.
– Кайзерина в госпитале Эль-Эспинар, - сказал Федорчук ровным голосом, пытаясь побороть заполошное сердцебиение.
– И ты выступаешь там послезавтра, после обеда. Завтра отдыхаем, послезавтра выезжаем с утра пораньше. Дороги здесь, говорят, лучше, чем на юге, так что есть надежда прокатиться с комфортом, и не без удовольствия.