В водовороте
Шрифт:
– Я не то, чтоб был посторонний ей человек: она говорила, что любит меня, но что все-таки желает остаться верна своему долгу.
– Какому это долгу?
– Да такому, как и Татьяна пушкинская, что вот-де: другому отдана и буду ввек ему верна!
– Меня, знаете, эта Татьяна всегда в бешенство приводит!
– воскликнула Елена.
– Если действительно Пушкин встретил в жизни такую женщину, то я голову мою готова прозакладывать, что ее удерживали от падения ее генеральство и ее положение в свете: ах, боже
– Может быть!
– согласился Миклаков.
– Но мою госпожу другое останавливало...
– присовокупил он с усмешкой.
– Другое?
– спросила Елена.
– Да!.. Она боялась в этом случае бога, греха и наказания за него в будущей жизни.
Лицо Елены сделалось удивленное и насмешливое.
– После этого она просто-напросто дура!
– проговорила она.
– Не очень умна!
– согласился Миклаков.
– Но я одного тут не понимаю: каким образом вы могли влюбиться в подобную женщину и влюбиться до такой степени, что целые полтора года ездили за ней по Европе.
– Эта самая непорочность больше всего и влекла меня к ней... Очень мне последнее время надоели разные Марии Магдалины [64] !.. Но кто, однако, вам сказал, что мы с княгиней больше не встречаемся?
– спросил в заключение Миклаков.
– Жуквич! Ему кто-то писал об этом из Парижа!
– отвечала Елена.
– А!
– произнес Миклаков.
– Поэтому он еще здесь?
– Здесь! Он тут через два нумера от меня живет!
– отвечала Елена не совсем спокойным голосом.
– Вот где!..
– произнес не без ударения Миклаков.
– Так вы, значит, к нему под крылышко переехали?
– Не к нему, но потому, что я только эту гостиницу и знала в Москве; а переехать мне надо было поскорее, - проговорила Елена, еще более смутясь. Скажите, однако, не знаете ли вы, что он за человек?.. Собственно, я до сих пор еще не могу хорошенько понять его.
Миклаков подумал некоторое время.
– Человек, как вы видите, неглупый... плутоватый, кажется... проговорил он.
– Но я подозреваю, что он предводитель какой-нибудь большой польской партии!
– подхватила Елена.
– Нет, не думаю!
– возразил Миклаков.
– Непременно так!
– продолжала Елена.
– Потому что он тут хлопочет, делает сборы на помощь польским эмигрантам.
– Ну, немного еще, видно, собрал...
– заметил с усмешкой Миклаков.
– Это из чего вы заключаете?
– спросила Елена.
– Из того, что некоторые из эмигрантов в поденщики идут на самые черные работы.
Елена при этом даже изменилась в лице.
– Я знаю, по крайней мере, что несколько времени тому назад он послал им в Париж значительную сумму!
– проговорила она.
– Не слыхал-с этого!.. Знаю только, что господа польские
– Странно, - произнесла Елена, видимо, желавшая скрыть обеспокоившую ее мысль.
Миклаков между тем встал с тем, чтобы уйти.
Елена тоже встала.
– Когда же мы опять увидимся?
– спросила она.
– Нескоро, я думаю, потому что я завтра уезжаю в Малороссию.
– В Малороссию?.. Это зачем?
– По двум причинам... Во-первых, я за границей климатом избаловался, мне климата хорошего желается, а здесь холодно; кроме того, на днях княгиня возвращается в Москву к своему супругу.
– Возвращается?
– повторила Елена, как бы уколотая чем-то.
– Возвращается-с; и так как я вовсе не желаю, чтобы про меня говорили, что я всюду следую по пятам княгини, то и уезжаю отсюда.
– Просто, я думаю, боитесь за себя, что не утерпите и прибежите поглядеть на свое холодное божество, а потом, чего доброго, опять, пожалуй, начнете поклоняться ему!
– заметила Елена.
– Нет-с, нет!.. Другой раз таким дураком больше не буду!
– воскликнул Миклаков, отрицательно кивая головой и уходя.
Елена между тем, после его посещения, сделалась еще более расстроенною: у ней теперь, со слов Миклакова о продолжающейся бедности польских эмигрантов, явилось против Жуквича еще новое подозрение, о котором ей страшно даже было подумать.
X
В одно утро Елпидифор Мартыныч садился на свою пролетку, чтоб ехать по больным, как вдруг перед ним, точно из-под земли, выросла Марфуша, запыхавшаяся, расстроенная и испуганная.
– Батюшка, Елпидифор Мартыныч, с барыней нашей что-то очень нехорошо-с!
– завопила она.
– Что такое?..
– спросил Елпидифор Мартыныч.
– Без чувств все изволит лежать-с!
– отвечала Марфуша.
– О, о!.. Отчего же это с ней случилось?
– произнес Елпидифор Мартыныч.
– Да вчера к ней-с эта проклятая горничная Елены Николаевны пришла, продолжала Марфуша.
– Она больше у нашей барышни не живет-с!
– И начала ей рассказывать, что Елена Николаевна из заведенья переехала в гостиницу, в нумера, к этому барину Жуквичу.
– Переехала?.. Фю!..
– поздравляю!
– воскликнул, присвистнув, Елпидифор Мартыныч.
– Переехала-с... Елизавета Петровна очень этим расстроилась: стала плакать, метаться, волоски даже на себе рвала, кушать ничего не кушала, ночь тоже не изволила почивать, а поутру только было встала, чтоб умываться, как опять хлобыснулась на постелю. "Марфуша!
– кричит: - доктора мне!". Я постояла около них маненько: смотрю точно харабрец у них в горлышке начинает ходить; окликнула их раза два - три, - не отвечают больше, я и побежала к вам.