В.А. Жуковский в воспоминаниях современников
Шрифт:
действующих на нее предметов. "Теперь 4 января (стар. ст., 1833), -- говорит он в
одном письме, -- день ясный и теплый39; солнце светит с прекрасного голубого
неба; перед глазами моими расстилается лазоревая равнина Женевского озера; нет
ни одной волны; не видишь движения, а только его чувствуешь: озеро дышит.
Сквозь голубой пар подымаются голубые горы с снежными, сияющими от солнца
вершинами. По озеру плывут лодки, за которыми тянутся серебряные струи, и над
ними
яркие искры. На горах, между синевою лесов, блестят деревни, хижины, замки; с
домов белыми змеями вьются полосы дыма. Иногда в тишине, между огромными
горами, которых громады приводят невольно в трепет, вдруг раздается звон
часового колокола с башни церковной: этот звон, как гармоника, промчавшись по
воздуху, умолкает -- и все опять удивительно тихо в солнечном свете; он ярко
лежит на дороге, на которой там и здесь идет пешеход и за ним его тень. В разных
местах слышатся звуки, не нарушающие общей тишины, но еще более
оживляющие чувство спокойствия; там далекий лай собаки, там скрып огромного
воза, там человеческий голос. Между тем в воздухе удивительная свежесть; есть
какой-то запах не весенний, не осенний, а зимний; есть какое-то легкое горное
благоухание, которого не чувствуешь в равнинах. Вот вам картина одного утра на
берегах моего озера. Каждый день сменяет ее другая. Но за этими горами Италия
– - и мне не видать Италии! Между тем живу спокойно и делаю все, что от меня
зависит, чтобы дойти до своей цели, до выздоровления. Живу так уединенно, что
в течение пятидесяти дней был только раз в обществе. Вероятно, что такое
пустынничество навело бы наконец на меня мрачность и тоску; но я не один. Со
мною живет Рейтерн и все его семейство. Он усердно рисует с натуры {Тогда же
был сделан и прекрасный портрет Жуковского. Поэт стоит перед открытым
окном; его сигара дымится, и он в задумчивости смотрит на возносящиеся перед
ним вершины гор.
– - П. П.}, которая здесь представляет богатую жатву его кисти,
а я пишу стихи, читаю или не делаю ничего. С пяти часов утра до четырех с
половиною пополудни (время нашего общего обеда) я сижу у себя или брожу
один. Потом мы сходимся, вместе обедаем и вечер проводим также вместе. В
таком образе жизни много лекарственного. Но прогулки мои еще весьма скромны;
еще нет сил взбираться на горы. Зато гуляю много по ровному прекрасному
шоссе, всякий день и во всякую погоду. Теперь читаю две книги. Одна из них
напечатана моими берлинскими знакомцами, Гумблотом и Дункером, довольно
четко, на простой бумаге, и называется: Menzel's Geschichte unserer Zeit {"История
нашего
огромных горах, великолепным изданием. Титула этой последней книги я еще не
разобрал. Но и то и другое чтение приводит меня к одному и тому же результату".
Он сравнивает перевороты мира физического с переворотами политического мира
и с удивительною ясностью, с полною убедительностью выводит главные истины,
свидетельствующие, до какой степени его философия дружна с христианством.
XVIII
Есть другое письмо Жуковского, писанное в одно время с приведенным и
во многих местах касающееся тех же предметов, вызвавших те же выражения. Но
так как он в нем разговаривает с другом своего детства (Анною Петровной
Зонтаг), то здесь душа его высказывается живее, переходя свободно от картин к
шуткам, а от шуток к делам семейным или к воспоминаниям о прошлом. Здесь он
виден точно таким, как его помнят друзья его в своем обществе. "29 января (10
февраля) 1833. Берне. Вы, верно, думаете обо мне на берегу Черного моря40 в
этот день, а я думаю об вас на берегу Женевского озера. Вероятно, и около вас то
же, что вокруг меня, то есть весна (посылаю вам первую фиалку, сорванную
нынче в поле). Ваш Эвксин величественнее моего Лемана, но, верно, не
живописнее своими утесами; а таких деревень, какие здесь, -- у вас и в помине
нет. Зато в вашу гавань влетают на парусах стопушечные корабли; шум торговли
и разнообразие народов отличают вашу пристань: восточные костюмы
напоминают вам о "Тысяче одной ночи", и подчас вести о чуме приводят вас в
беспокойство. Здесь все тише и однообразнее; нет такого величия в равнине
озера, которого гранитные высокие берега кажутся весьма близкими; лазурь его
вод не столь блистательна; волны его не столь огромны, и рев его не так грозен во
время бури: вместо кораблей летают по нем смиренные челноки, оставляя за
собою струю, и над ними вьется рыболов. Но природа везде -- природа, то есть
везде очаровательна. Какими она красками разрисовывает озеро мое при
захождении солнца, когда все цвета радуги сливают небо и воды в одну
великолепную порфиру! Как ярко сияет, по утрам, снег удивительной чистоты на
высоких темно-синих утесах! Как иногда прелестна тишина великолепных гор,
при ярком солнце, когда оно перешло уже за половину пути и начинает
склоняться к закату, когда его свет так тихо, так усыпленно лежит на всех
предметах! Идешь один по дороге; горы стоят над тобою под голубым