В.А. Жуковский в воспоминаниях современников
Шрифт:
обстоятельствах. Чего, чего не случилось в этот промежуток времени между
кровавым сражением Бородинским и мирным величественным его праздником! С
особенным чувством смотрел я в этот день на нашего молодого, цветущего
Бородинского Помещика, который на празднике русского войска был главным
представителем поколения нового".
Стихи "Бородинской годовщины" можно уподобить самому
торжественному "Requiem", погружающему душу в созерцательную меланхолию.
Перед
лица, те чудные события, которыми увековечена память 1812 года. Встреча с
ними не приводит нас в радостный трепет, как в "Певце", но вызывает из глубины
души тихое благоговение и слезы благодарности.
И тебя мы пережили,
И тебя мы схоронили,
Ты, который трон и нас
Твердым царским словом спас,
Вождь вождей, царей диктатор,
Наш великий император,
Мира светлая звезда!
И твоя пришла чреда!
О година русской славы!
Как теснились к нам державы!
Царь наш с ними к чести шел.
Как спасительно он ввел
Рать Москвы к врагам в столицу!
Как незлобно он десницу
Протянул врагам своим!
Как гордился Русский им!
Вдруг... от всех честей далеко,
В бедном крае, одиноко,
Перед плачущей женой,
Наш владыка, наш герой,
Гаснет царь благословенный --
И за гробом сокрушенно,
В погребальный слившись ход,
Вся империя идет.
. . . . . . . . . . .. . . . . . . . .
Всходит дневное светило
Так же ясно, как всходило
В чудный день Бородина:
Рать в колонны собрана --
И сияет перед ратью
Крест небесной благодатью,
И под ним в виду колони
В гробе спит Багратион.
Здесь он пал, Москву спасая, --
И, далеко умирая,
Слышал весть: Москвы уж нет!
И опять он здесь, одет
В гробе дивною бронею,
Бородинскою землею:
И великий в гробе сон
Видит вождь Багратион.
. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .
Память вечная, наш славный,
Наш смиренный, наш державный,
Наш спасительный герой!
Ты обет изрек святой:
Слово с трона роковое
Повторилось в дивном бое
На полях Бородина:
Им Россия спасена.
Память вечная вам, братья!
Рать младая к вам объятья
Простирает в глубь земли:
Нашу Русь вы нам спасли.
В свой черед мы грудью станем;
В свой черед мы вас помянем,
Если царь велит отдать
Жизнь да общую нам мать.
XXII
Кто
что в пути своем он шел по какому-то указанию руки незримой, но его не
покидавшей? Сам он глубоко в душе своей сознавал это -- и со всею
преданностью, с исполненным благодарности сердцем приступал ко всему, к чему
ни призывал его неслышимый, но понимаемый им тайный голос. Никогда, однако
же, это святое убеждение так могущественно в нем не действовало, как в
важнейшем событии жизни его, совершившемся в 1840 году. Ему исполнилось
пятьдесят шесть лет. Государю своему как подданный, своему отечеству как
гражданин, свету как поэт -- он отслужил сорок лет верно, честно и славно.
Высокое звание наставника наследника престола он слагал с себя безмятежно, с
чистою совестью, сопровождаемый признательностью монарха, нежною любовью
августейшего питомца и справедливою благодарностью соотечественников.
Вообразить нельзя ничего прекраснее этой доли! С одной стороны так. Но
войдите в его душу, младенчески нежную, рожденную для тихого семейного
счастья и пропустившую его в благородных порывах возвышенного труда и
тревожного вдохновения. Будущее не представляло ли воображению его мертвого
одиночества, приюта молчаливого и безответных занятий, без цели, без
разделения, без радостей? Он стоял на рубеже: возврат к пройденному
невозможен; впереди темная неизвестность. И что же? Последующие события
жизни его доказали, что кажущиеся нам уклонения от желаемого его душою
жребия были необходимыми средствами к достижению его. Необходимо было,
чтобы он ни одного мгновения не утратил для других обязанностей, посвятивши
всего себя единственной, важнейшей. Необходимо было, чтобы чистая поэзия
сохранила в нем всю юность и весь жар сердца. Все это необходимо было, чтобы,
увенчанный двойным венком лучших заслуг, явился он достойным всего
энтузиазма возвышенной души. Таким-то путем наконец он приведен был к тому
счастью, для которого был создан. Императорский двор в мае 1840 года,
погруженный в глубокую скорбь кончиною добродетельнейшего из государей,
Фридриха-Вильгельма III, короля Прусского, находился в Берлине. Жуковский
при каждой поездке за границу обыкновенно посещал друга своего Рейтерна,
который в это время с семейством своим жил в Дюссельдорфе. Старшая дочь его,
Елизавета, соединяла в себе все, что может воспламенить сердце и увлечь
воображение поэта. Ум ее, характер, образованность и красота, в лучшем