Вадбольский 4
Шрифт:
Он вытянулся, щёлкнул каблуками, вид обалделый.
— Ваше благородие?
Я сказал со вздохом:
— Интересного у нас мало, но интересующихся много. Вы с Бровкиным знаете, что с ними делать.
Он ответил сдержанно:
— Враг не пройдет.
— Отлично, — сказал я, улыбнулся. — Кстати, поздравляю с повышением. Уже не ваше благородие, а ваше высокоблагородие!
Вернулся в дом, металлическая дверь подвала тихонько звякнула, узнавая меня. В помещении пусто, абсолютно пусто, и только если посмотреть
Я повернулся к двери, запер, подумал и покрыл сверху ещё и плёнкой поверхностного натяжения. Пусть тонкая и незаметная, но её не пробьешь ни кирками, ни топорами. Даже выстрел из сверхтяжёлого танка выдержит, наверное, выдержит, но как танк спустишь в подвал, да и где его возьмешь?
Задержал дыхание, сосредоточился, и… прошло без всякого головокружения. То ли привыкаю, то ли во мне что-то перестраивается, адаптируется, становлюсь космополитичнее, гражданином двух вселенных.
В кабинете всё, как и было, когда оставил в последний раз, но нужно и здесь нанести на дверь и стену защитную плёнку. Я не страхополох, но от копеечной свечи Москва сгорела, лучше перестраховаться, никто и ни с какими помыслами не может входить в этот кабинет без меня.
Но даже, если со мной, нужно как-то придумать, чтобы то ли загородить чем-то пузырь, то ли как-то сделать тот угол неинтересным. Ну не могу же я не пускать сюда Сюзанну, Горчакова и других друзей?
Я опустился за стол, финал турнира завтра, нужно быстро засветиться, после чего сдристнуть взад в имение, что-то Карницкий слишком долго копит силы.
С другой стороны и я коплю, да ещё как умело, молодец, но у него и числом поболе в несколько раз, и что-то не спешит, осторожничает, а это опасно.
За дверью послышались шаги, такие мощные и уверенные, что я сразу представил командора из «Дон Жуана», но дверь распахнулась, в кабинет по-хозяйски вошла Ангелина Игнатьевна.
Глава 10
Я поднял на неё заинтересованный взгляд, только сам явился, а она как будто ждала, видеокамеры у неё здесь везде, что ли.
Она почти упёрлась выступающим животом в край стола, ещё чуть, и сдвинула бы своей массой, как нейтронная звезда пустяковый астероид, вперила в меня тяжёлый взгляд.
— Ишь ты, — прогремела она мощным голосом, — как по-хозяйски ведешь себя, мальчик. А ну-ка встань!
Я вытаращился с удивлением.
— В чём дело?
Она упёрла руки в бока и сказала с нажимом:
— В том, что я старшая! Ты обязан быстро встать, понял? И учтиво освободить мне место, потому что ты ещё не дорос сидеть за столом в главном кресле! Учтиво освободить, понял? С вежливым извинением и приличествующими случаю жестами! Учись этикету, мальчик!.. Я слышала, как ты раньше куролесил, но у меня не разгуляешься!
Я
— Ангелина Игнатьевна, или как вас там… вы не охренели? С какой стати буду уступать вам это кресло?
Она повысила, и без того уже громовой, как труба третьего архангела, голос:
— Да потому что, сняв с тебя груз попечительства далёких от нас по крови людей, мы взяли эту тяжкую и ответственную обязанность на себя!.. И теперь целиком и полностью отвечаем за тебя, за твои поступки, твои решения и даже за твои слова, сопляк!.. Ты всё понял?
Я сказал так же негромко:
— За избавление от попечительства спасибо. Но из огня да в полымя… с какой стати? Нет уж, обойдусь.
Она почти прокричала, начиная багроветь от злости:
— Ты решил, что родители будут потакать? Не будут! Потому что я лично прослежу, чтобы и Василь Игнатьевич поступал правильно, а не по прихоти избалованного подростка!..
Я спросил с любопытством:
— И что вы, милая тётушка, сделаете?..
Она чуть не задохнулась от гнева.
— Не будешь слушаться, велю тебя выпороть, щенок.
Я улыбнулся, хотя уже и меня начало потряхивать от злости.
— Разве телесные наказания не запрещены?
Она злобно улыбнулась, показывая жёлтые, но крепкие, как слоновая кость, зубы.
— В тюрьмах, но не в армии и дома. Ты узнаешь, что такое смоченные в уксусе розги.
Я поинтересовался как можно спокойнее, но чувствую, как уже и я начинаю показывать зубы, а моё дыхание учащается:
— И что же, меня будут сечь розгами?
— И в полной мере, — процедила она люто. — Хорошо так, с оттяжкой!
— Здорово, — сказал я, отчего она дёрнулась и вперила в меня недоумевающий взгляд. — Кто будет сечь, вы, тётушка?
Она фыркнула.
— Я понаблюдаю. И посчитаю, чтобы отсчитали двадцать розог… нет, тридцать! А то и сорок, после чего тебя унесут на руках. А пороть будут конюхи.
Я покачал головой.
— Ангелина Игнатьевна, вы же не полная идиотка? Это моё имущество, мой дом. И здесь все подчиняются мне. В том числе и конюхи, которых у меня пока что нет, как нет и конюшни.
Она заявила победно:
— Ошибаешься, щенок! С той минуты, как попечительство вернулось к твоим родителям, они здесь хозяева. В их власти дать тебе денег на мороженое, и в их власти не дать. А других денег у тебя не будет, уж я прослежу!
Видя, что я не собираюсь уступать ей главное кресло, она развернулась и победно вышла, напоследок так бабахнув дверью, что рядом с косяком сорвалась с гвоздя некая картинка маслом и грохнулась на пол, посыпались осколки стекла.
Мои кулаки сами сжались так, что кожа на костяшках едва не треснула, а дыхание участилось, стало горячим, как у дракона. Это что же, вот так придётся отстаивать своё право на самостоятельность?