Вадбольский 4
Шрифт:
Она вскинула очи горе.
— Ну… даже не знаю, как объяснять такие простые вещи. Это же понятно и без объяснений. Иногда вы кажетесь членом секты Аскетов, но когда присмотрюсь, такой же, как все…
Я ощутил некоторое раздражение, не люблю, как всякий человек, когда меня обвиняют в том, в чём ну никак не виноват, и что виной вообще не является.
— Ниже пояса, — сказал я чуть суше, чем хотелось, — мы, мужчины, все одинаковы. Различия начинаются выше. У женщин, полагаю, примерно та же милая ситуация. Тело — это самое меньшее, что женщина может дать мужчине, вы разве со
Она мило смутилась, я даже не понял, взаправду или играет, раз уж я послушно пошёл по начертанной ею линии.
— Барон, но сословные различия существуют не зря…
— В чём-то не зря, — согласился я.
— Вот-вот!
— Но в чём-то оценка очень слишком завышена. Когда я захожу в столице в ресторан, я не понимаю, почему одна и та же порции сёмги в одном ресторане стоит два рубля с полтиной, а в другом двадцать рублей!
Она мило округлила глазки.
— Барон, но это же понятно! Как я догадываюсь, вы сравниваете элитный ресторан «Эрмитаж» с дешевыми ресторанчиками для купцов и разночинцев?
— Но сёмга одинаковая? — уточнил я. — И приготовлена так же. Я ел там и там. В конце концов, предпочел за два рубля с полтиной.
Она взмахнула руками, не зная, как объяснить, что в «Эрмитаже» престиж, там знать, люди с огромным влиянием, с титулами, туда стремятся все, потому всё так дорого, но я смотрю бесстыжими глазами и в них один простой вопрос: но, если рыба одинаковая, почему я должен платить больше?
— Барон, вы меня просто дразните?
— Ничуть, — ответил я очень серьёзно. — Как я понял из ваших слов, в «Эрмитаже» обедают люди с аскриптивным престижем, а там, где рыба дешевле, с меритократическим. Но я простой барон, ваше сиятельство, я всего добиваюсь сам. Потому меритократический престиж мне как-то ближе и понятнее.
Она хлопала глазами, ресницы длинные густые и красиво загнутые на кончиках, взгляд беззащитной юной женщины, которую должен беречь и охранять, что вообще-то и делаю, но сейчас склоняет меня к тому, что я сам как бы обижу, и в общественном мнении буду виноват.
— Барон, вы образованность свою хочите показать? При чём тут сёмга?
— Сёмга, — пояснил я, — не самое главное в жизни, хотя, признаюсь, вкусно. Но я вовсе не стремлюсь её есть только в «Эрмитаже», уж простите.
— Барон, — произнесла она с достоинством, хотя для этого нужно гордо выпрямиться, а не сидеть с поджатыми лапками на диване да ещё прикрыв ноги большим тёплым пледом, — вы грубите!
Я ответил смиренно:
— Вы же хотели от меня откровенности.
— Но ваша откровенность слишком откровенна!
Я развел руками и сказал самым покаянным голосом:
— Я предупреждал, моя не понравится. Откровенность вообще никому не нравится. «Тьмы низких истин мне дороже нас возвышающий обман…», кто сказал? Сюзанна, я тоже могу напустить этого возвышающего обмана да хоть целое море, но сам жить всё-таки не хочу по нему. Это не других дурачить, а себя, а на это я не согласен. Да и вас, уж поверьте, дурачить не хочу. Вы для меня великая ценность!
Смотрит внимательно, в самом деле старается понять, я откровенен, видно, но слишком уж мои слова шокирующи и непривычны.
—
Я вздохнул, ну вот опять из клопа резину, покачал головой.
— Сюзанна, я избегаю любых сект, обществ, организаций, кланов и вообще всего, что может ограничить мои свинские порывы… простите, порывы моей свинской… нет, не так, порывы моей благородной и возвышенной души, как хочет и даже требует моя свинская натура!
Она смотрит озадаченно, очень уж как-то противоречиво, мужчины всё усложняют, наконец её чистое личико озарилось светом понимания, даже глазки засияли.
— Вы так сложно говорите, — спросила она журчащим голосом, — чтобы привлечь к себе внимание своей непонятной загадочностью?
Я вздохнул ещё тяжелее, там в первых походах в Щель она казалась такой ледяной принцессой, неприступной и недоступной даже для простого человеческого общения, словно принцесса Фомальгаута, но когда женщина раскрывает рот, с разочарованием понимаешь, что она такая же, как и ты, а у нас, мужчин, есть эта сильная потребность «кому-то в ноженьки валиться, поверить в очарованность свою», вот и придумываем всякое такое, что на самом деле не такое.
И когда оказывается не так, как нам грезилось, то в разочаровании можем опустить гораздо ниже, чем они есть.
— Сюзанна, — сказал я, честно глядя ей в глаза, — вы очаровательны!.. Да вы и сами понимаете, что постоянно любуюсь вами. Вы принесли свет и жизнь в этот заброшенный особняк, он оживает, расцветает с вами. И я страшусь разрушить это очарование каким-либо неловким движением.
— Барон!
— Я слишком силён, — признался я, — и неуклюж. Как слон в тесной лавке.
— Барон, для вас мир тесен?
— Да, Сюзанна, мирская жизнь для меня как тесный сюртук. Наверное, Любаша слишком уж нас откармливает. Не хочу быть толстым. А вы?
Она обиженно поджала губы. Видно, что я старательно соскакиваю с темы, но и удерживать меня — урон её аристократичности, собрала бумаги и удалилась с обиженным и высокомерным видом.
Я на всякий случай напомнил себе, что слово «мир» в эту эпоху пока что употребляется не в значении отсутствия войны, а как окружающая обыденность. Пока что существует понятие духовной жизни и мирской, первая возвышенная, а вторая приземлённая. Со временем духовная забылась, плебс всегда побеждает высокие запросы, а мирские стали единственными заботами человека, что уже не человек, а человечишко, не зря Алиса уверена, что с готовностью отдадим власть и все обязанности искусственному интеллекту, а сами сложим лапки и добровольно сдохнем, избегая любой ответственности за то, что натворили
Глава 6
Я проводил её взглядом, в этих случаях принято говорить о шикарной заднице, но это уж совсем скотство, пока держусь за человеческое во мне, чуть вздрогнул, когда раздался вкрадчивый голос:
— Шеф, могу поджечь коровники и конюшни! Это сильно ударит по обеспечению продуктами!
Я сказал с укором:
— Жестокая ты!.. Тебе бы только уничтожать биологическую жизнь!.. Нет, далеко вам до превосходства над человечеством. Мы теперь, не поверишь, гуманные.