Василий Тёркин
Шрифт:
Тетка Марфа задремала наверху, в беседке.
Они побродили по парку под руку. Он несколько раз принимался целовать ее пальчики, а она тихо смеется.
На траве он сел к ней близко-близко и, ничего не говоря, приложился губами к ее щеке.
Саня не могла покраснеть; щеки ее и без того алели, но она вздрогнула и быстро оглянулась на него.
– Разве можно?
– прошептала она.
– А почему же нельзя?
Его глаза дерзко и ласково глядели на нее. Рассердиться она и хотела бы, да ничего
Да если и "без этого"? Он такой красивый, взгляда глаз его она не выдерживает. И голос у него чудесный. Одет всегда с иголочки.
Он мог бы обнять ее и расцеловать в губы, но не сделал этого.
Он деликатный, не хочет ничего грубого. Начни он целовать ее - ведь она не запретила бы и не ударила бы его по щеке.
Ударить? За что? Будто она уже так оскорблена?.. Сегодня ее всю тянет к нему. Тетя подлила ей еще наливки. Это была третья рюмка. До сих пор у нее в голове туман.
– Почему нельзя?
– повторил он и поцеловал ее сзади, в шею.
– Ей-Богу! Николай Никанорыч! Нельзя так! Ради Бога!
Но она была бы бессильна отвести лицо, если бы он стал искать ее губ.
– Санечка!
– шепнул он ей на ушко.
– Санечка!..
И тут она не рассердилась. Так мило вышло у него ее имя... Санечка!.. Это лучше, чем Саня... или Саря, как ее звали некоторые подруги в институте. Разумеется, она маленькая, в сравнении с ним. Но он так ее назвал... отчего?
"Оттого что любит!" - ответила она себе и совсем зажмурила глаза и больше уже не отбивалась, а он все целовал ее в шею маленькими, короткими поцелуями.
– Николай Никанорыч!... Николай Никанорыч!.. Вы здесь?
Кто-то звал сзади. Они узнали голос Авдотьи, горничной тетки Павлы.
– Нельзя!
– быстрым шепотом остановила она его, открыла глаза, выпрямилась и вскочила на ноги.
Голова вдруг стала светлой. В теле никакой истомы.
Он тоже поднялся и крикнул:
– Ау!..
Авдотья подошла, запыхавшись.
– По всему берегу ищу вас, сударь... Павла Захаровна просят вас пройти к ним до чаю.
– Сейчас!
– ответил Первач как ни в чем не бывало, и Сане ужасно понравилось то, что он так владеет собою.
Но и она не растерялась... Да и с чего же? Авдотья не могла видеть за деревьями. А вдруг как видела? Скажет тетке Павле?
Ну, и скажет! Ничего страшного из этого выйти не может. Разве тетка Павла не замечает, что они нравятся друг другу? Если б ей было неприятно его ухаживание, она бы давным-давно дала инструкцию тете Марфе, да и сама сделала бы внушение.
Зачем она прислала за Николаем Никанорычем? Может быть, "за этим самым". Не написал ли он ей письма? Он такой умный. Если просить согласия,
– Сейчас буду!
– повторил Первач удалявшейся Авдотье.
– Вот только барышню доведу до беседки.
– Слушаю-с, - откликнулась Авдотья, обернув на ходу свое рябоватое худое лицо старой девушки.
– Вы по делам к ней?
– спросила тихо Саня и боком взглянула на него.
– Да, что-нибудь по хозяйственной части, - выговорил он спокойно.
Ей захотелось шепнуть: "Я знаю, по какой части!" - но она побоялась, и когда он взял ее под руку, то в ней уже совсем не было той истомы, какую она ощущала под деревом.
"Неужели сегодня?" - подумала она и опустила глаза.
– Тетя заснула... Зачем ее будить?
Они стояли в дверях беседки из березовых брусьев, где Марфа Захаровна спала с открытым ртом в соломенном кресле, вытянув свои толстые ноги в шитых по канве башмаках.
– Вы здесь останетесь... Санечка?..
– добавил он шепотом и чуть-чуть дотронулся губами до ее шеи.
– Ах!
– вырвалось у нее тихим, детским звуком, и она тотчас же подумала: "Что ж... сегодня, может быть, все и решится".
Она вспомнила, что сегодня же должен вернуться из города и папа.
– А, что?..
– вдруг проснулась Марфа Захаровна и схватилась ладонями за свои жирные щеки.
– Привел вам племянницу и сдаю с рук на руки. Павла Захаровна прислала за мною.
– Да, да, - повторяла толстуха еще спросонья. Погуляли, милые... День-то какой чудесный!.. Много я спала?
– Всего чуточку!
Саня поцеловала ее в маковку!
– Я с вами побуду... За Николаем Никанорычем тетя присылала Авдотью.
– А... Идите, идите, голубчик.
Марфа знала, что сестра ее зря ничего не делает. Стало быть, что-нибудь важное, насчет дел брата, лесов, продажи их. Она за себя не боится, пока сестра жива. Может быть, та и насчет Сани что подумала.
Шаги землемера стихли в липовой аллее. Саня прошлась взад и вперед по беседке и потом, подойдя к тете, взяла ее за голову и несколько раз поцеловала.
– Тетя! Дуся! Какой он славный! Ведь да?
– Кто, душка? Николай Никанорыч?
– Да... Прелесть... Да?
– На что еще лучше!
Толстуха подмигнула.
– А он тебе, поди, чего наговорил... там... внизу?
Саня начала краснеть.
– Может... и дальше пошло? Вон как вспыхнула, дурочка... ну, чего тут! Дело молодое... И такой мужчина. Хе-хе!
– Он милый, милый!
Саня поцеловала тетку в плечо и выбежала из беседки. Ей захотелось бегать совсем по-детски. Она пробежала по аллее, вплоть до загиба - и по второй, и по третьей - по всему четырехугольнику, и спустилась опять вниз, к тому дубку, где они сейчас сидели.