Василий Тёркин
Шрифт:
Он молча поцеловал ее в лоб.
"Покаялся!" - точно молотком ударило ее в темя.
– Вы с Калерией уже гуляли?
– спросила она вслух, возвращаясь к столу.
Лица ее он не мог видеть. Голос не изменил ей. Теркин поглядел на Калерию и вмиг сообразил, что так лучше: значит, та на вопрос Серафимы ответила просто, что гуляла с ним по саду. Она ему дала честное слово не говорить о его признании. Он ей верил.
– Да, мы с Калерией Порфирьевной уже виделись.
Свободно протянул он ей руку, пожал и привел
Он это сказал также просто. Да и почему же ему бегать от Калерии? Серафима в собственном интересе должна воздержаться от всяких новых допытываний.
– Налей мне покрепче, Сима!
– прибавил он другим тоном и снял с головы шляпу.
"Каялся, каялся!" - уверенно повторяла про себя Серафима, и ее руки вздрагивали, когда она наливала ему чай. Внутри у нее клокотало. Так бы она и разорвала на клочки эту Калерию!
Скажи та что-нибудь слащавое и ханжеское - она не выдержит, разразится.
Ноздри вздрагивали, и в глазах заискрились огоньки.
Теркин косвенно взглянул на нее и зачуял возможность взрыва.
– Дивное какое утро!.. И в лесу благодать какая! Дух от сосен! Я в ту сторону, в крайний угол леса, прошел. Вы много трав понасбирали, Калерия Порфирьевна?
– Нет, лень разобрала... Так захотелось побродить.
"Ну да, ну да, замазывайте, заметайте след!
– думала Серафима, продолжая разливать чай.
– Стакнулись проводить меня, как полудурью. Не понимаю я!.."
Рука с чайником дрогнула у нее, и она пролила на поднос.
– Ах ты, Господи!
– вырвалось у нее.
– Торопишься очень!
– выговорил Теркин и усмехнулся.
– Хорошо, хорошо!
Серафима еле сдерживалась. Она была близка к истерическому припадку и закусывала себе губы, чтобы из ее горла не вылетел хохот или крик.
– А я должен в посад на целый день, - продолжал Теркин, прихлебывая чай.
– Дело?
– спросила Калерия.
Она как будто не замечала нервности Серафимы.
– Да... Оно и кстати, Калерия Порфирьевна, вы с Симой побудете... Вам ведь обо многом есть перетолковать... Мне что же тут между вами торчать?
Можно бы этого и не говорить, но так вышло.
– Какие же у нас секреты?
– возразила Серафима и поставила чайник на конфорку.
– Все, чай, есть!
Калерия обернула голову в сторону Теркина и тихо улыбнулась ему.
Этой улыбкой она как бы хотела сказать:
"Уж вы не смущайтесь, я вас не выдам".
Он допил свой стакан и начал прощаться с ними.
XIV
На дачу Теркин нарочно вернулся позднее.
Внизу уж не было света. На крыльцо выскочил Чурилин и в темноте подкатил как кубарь к крылу двухместного тильбюри, на котором Теркин ездил или один, или с кучером.
Он передал карлику разные пакеты и сам вскочил прямо на первую ступеньку подъезда.
– Калерия Порфирьевна почивают?
– спросил
– Так точно.
– И барыня также?
– И они у себя в спальне. Свету не видел сквозь ставни.
"Ну, и прекрасно", - подумал Теркин и приказал кучеру, вышедшему из ворот:
– Онисим! Подольше надо проваживать Зайчика. Он сильно упрел...
К себе он пришел задним крыльцом и отпустил Чурилина спать.
"Конечно, - думал он и дорогой и наверху, собираясь раздеваться, - они перетолковали, и Калерия не выдала меня".
Это его всего больше беспокоило. Неужели из трусости перед Серафимой? Разве он не господин своих поступков? Он не ее выдавал, а себя самого... Не может он умиляться тем, что она умоляла его не "срамить себя" перед Калерией... Это - женская высшая суетность... Он - ее возлюбленный и будет каяться девушке, которую она так ненавидит за то, что она выше ее.
"Да, выше", - подумал он совершенно отчетливо и не смутился таким приговором.
Перед ним встал облик Калерии в лесу, в белом, с рассыпавшимися по плечам золотистыми волосами. Глаза ее, ясные и кроткие, проникают в душу. В ней особенная красота, не "не плотская", не та, чт/о мечется и туманит, как дурман, в Серафиме.
"Дурманит?" - и этого он не скажет теперь по прошествии года.
Вдруг ему послышались шаги на нижней площадке, под лестницей.
"Так и есть! Она!"
Теркин стал все сбрасывать с себя поспешно и тотчас же лег в постель.
Только что он прикрылся одеялом, дверь приотворили.
– Это ты?
– выговорил он как можно тише.
– Я!..
– откликнулась Серафима и вошла в комнату твердой поступью, шурша пеньюаром.
– Ты еще не ложилась?
– спросил он и повернул голову в ее сторону.
– Ко мне не рассудил вернуться, - начала она возбужденно и так строго, как никогда еще не говорила с ним.
– Боишься Калерии Порфирьевны? Не хочешь ее девичьей скромности смущать... Не нынче завтра пойдешь и в этом исповедоваться!..
– Сима!
Он больше ничего не прибавил к этому возгласу.
– Что ж!
– Серафима сразу села на край постели в ногах.
– Что ж, ты небось станешь запираться, скажешь, что между вами сегодня утром никакого разговора не вышло, что ты не покаялся ей?.. Я, ты знаешь, ни в одном слове, ни в одном помышлении перед тобой неповинна. Не скрыла вот с эстолько!
– и она показала на палец.
– А тебе лгать пристало? Кому? Мне!.. Господи! Я на него молюсь из глупейшей любви, чтобы не терпеть за него, не за себя, унижения, чуть не в ногах валялась перед ним, а он, изволите видеть, не мог устоять перед той Христовой невестой, распустил нюни, все ей на ладонке выложил, поди, на коленях валялся: простите, мол, меня, окаянного, я - соучастник в преступлении Серафимы, я - вор, я - такой- сякой!.. Идиотство какое и подлость...