Василий Тёркин
Шрифт:
– Подлость!
– повторил Теркин и хотел крикнуть: "молчи", но удержался.
– А то, скажешь, нет? Ты мне вот здесь слово дал не соваться самому, предоставить мне все уладить.
– Я тебе слова не давал!
– Ха-ха!.. Теперь ты и запираться начал... Отлично! Превосходно! Ты этим самым себя выдал окончательно! Мне и сознания твоего не надо больше! Все мне ясно. С первых ее слов я увидала, что вы уже стакнулись. Она, точно медоточивая струя, зажурчала: "Что нам, сестрица, считаться, - Серафима передразнивала голос Калерии, - ежели вы сами признаете, что дяденька оставил вам капитал для передачи мне, это уж дело вашей совести с тетенькой;
– Серафима!
– остановил ее Теркин и приподнялся в кровати.
– Не говори таких вещей... Прошу тебя честью!.. Это недостойно тебя!.. И не пытай меня! Нечего мне скрываться от тебя... Если я и просил Калерию Порфирьевну оставить наш разговор между нами, то щадя тебя, твою женскую тревожность. Пора это понять... Какие во мне побуждения заговорили, в этом я не буду каяться перед тобой. Меня тяготило... Я не вытерпел!.. Вот и весь сказ!
– Да на тебя точно туман какой нашел... Из-за чего ты это делал? Ну, хотел ты непременно возвратить ей эти деньги - ты мог потребовать от меня, чтобы я выдала ей сейчас же вексель, пока ты не добудешь их. Ведь на то же и теперь сойдет.. Что она потеряет?.. Деньги были в верных руках, проценты мы ей заплатим. Еще она спасибо нам должна сказать, что мы в какой-нибудь банк не положили, а он лопнул бы... Нынче что ни день, то крах!.. Так нет!
– почти крикнула Серафима и всплеснула руками.
– Скитское покаяние он приносил хлыстовской богородице!
– Не смей ее так называть!
– А-а!.. Вот оно что! Как только увидал эту кривляку, так и преисполнился к ней благоговения!.. Скажите, пожалуйста!
Серафима резко поднялась, отошла к окну и раскрыла его. Ее душило.
– Ты не понимаешь! Душа моя - для тебя потемки! Обидно за тебя, Серафима!
– А за тебя нет?
– Она опять подошла к кровати и стала у ног.
– Помни, Вася, - заговорила она с дрожью нахлынувших сдержанных рыданий, - помни... Ты уж предал меня... Бог тебя знает, изменил ты мне или нет; но душа твоя, вот эта самая душа, про которую жалуешься, что я не могу ее понять... Помни и то, что я тебе сказала в прошлом году там, у нас, у памятника, на обрыве, когда решилась пойти с тобой... Забыл небось?.. Всегда так, всегда так бывает! Мужчина разве может любить, как мы любим?!
Ему стоило протянуть ей руку и сказать ласково: "Сима, перестань!.." Он молчал и головой обернулся к стене.
– Но только знай, - вдруг громким и порывистым шепотом заговорила Серафима, - что я не намерена терпеть у нас в доме такого царства Калерии Порфирьевны. Пускай ее на Волгу едет и лучше бы сюда не возвращалась; а приедет да начнет опять свои лукавые фасоны - я ей покажу, кто здесь хозяйка!
Дверь хлопнула за Серафимой, ступеньки лестницы быстро и дробно проскрипели, и все замерло в доме.
Теркин лежал в той же позе, лицом к стене, но с открытыми глазами. Мириться он к ней не пойдет. Ее необузданность, злобная хищность давили его и возмущали. Ни одного звука у нее не вылетело, где бы сказались
"Распуста", - повторил он про себя то самое слово, какое пришло ему недавно в лесу, после первой их размолвки. Он не станет прыгать перед ней... Из-за чего? Из-за ее ласк, ее молодости, из-за ее брильянтовых глаз?..
Кто же мешал ей поддаться его добрым словам? Он того только и добивался, чтобы вызвать в ее душе такой же поворот, как и в себе самом!.. У нее и раньше была женская "растяжимая совесть", а от приезда Калерии она точно "бесноватая" стала.
Сон не шел. Теркин проворочался больше получаса, потом вытянул ноги, уперся ими в нижнюю стенку кровати и заложил руки за голову.
Кровь отливала от разгоревшегося мозга. В комнату в открытое окно входила свежесть. Он подумал было затворить, но оставил открытым.
Мысли заплетались в другую сторону. Деловой человек, привычный к постоянному обдумыванию практических действий и сложных расчетов, помаленьку начал пробуждаться в нем.
А ведь Серафима-то, пожалуй, и не по-бабьи права. К чему было "срамиться" перед Калерией, бухаться в лесу на колени, когда можно было снять с души своей неблаговидный поступок без всякого срама? Именно следовало сделать так, как она сейчас, хоть и распаленная гневом, говорила: она сумела бы перетолковать с Калерией, и деньги та получила бы в два раза. Можно добыть сумму к осени и выдать ей документ.
И то сказать, женщина все отдала ему: честь свою, положение, деньги, хоть и утаенные, умоляла его не выдавать себя Калерии, не срамиться, - и он не исполнил, не устоял перед какой-то нервической блажью...
"Блажь!" - повторил он мысленно несколько раз, готовый идти дальше в своих холодящих выводах, и резко прервал их.
Сцена в лесу прошла передним вся, с первого его ощущения до последнего. Лучше минут он еще не переживал, чище, отважнее по душевному порыву. Отчего же ему и теперь так легко? И размолвка с Серафимой не грызет его... Правда на его стороне. Не метит он в герои... Никогда не будет таким, как Калерия, но без ее появления зубцы хищнического колеса стали бы забирать его и втягивать в тину. Серафима своей страстью не напомнила бы ему про уколы совести...
С этим он заснул.
XV
– Калерия Порфирьевна приехали, - доложил Чурилин, запыхавшись.
Он поднялся стремительно по крутой лесенке в башню, где Теркин у стола просматривал какие-то счеты.
– На извозчике?
– Так точно.
– Барыня внизу?
– Внизу-с.
– Хорошо. Ступай!
Карлик исчез. Теркин сейчас же встал, поправил бант легкого шелкового галстука, подошел к зеркалу, причесал немного сбившиеся волосы и встряхнул только сегодня надетый парусинный костюм.
Прошло всего пять дней с отъезда Калерии, и они ему казались невыносимо длинными... Из них он двое суток был в отсутствии. Не спешные дела выгнали его из дому, а тяжесть жизни с глазу на глаз с Серафимой.
Они избегали объяснений, но ни тот, ни другая не поддавались. Не требовал он того, чтобы она просила прощения, не желал ни рыданий, ни истерических ласк и чувственных примирений. Понимания ждал он - и только. Но Серафима в первый раз ушла в себя, говорила с ним кротко, не позволяла себе никакой злобной выходки против Калерии и даже сама первая предложила ему обеспечить ее, до выдачи ей обратно двадцати тысяч, как он рассудит.