Василий Тёркин
Шрифт:
Она принесла ему вексель, выданный ей, и настояла на том, чтобы он его взял обратно.
– Если ты не согласишься взять его, Вася, - сказала она с ударением, но без резкости, - я все равно его разорву. Мы ей должны выдать документ.
– Не мы, а я, - поправил он.
– Как ты найдешь уместнее.
Вчера вернулся он к обеду, и конец дня прошел чрезвычайно пресно. Нить искренних разговоров оборвалась. Ему стало особенно ясно, что если с Серафимой не нежиться, не скользить по всему, что навернется на язык в их беседах, то содержания в их сожительстве
А ему так захотелось, поджидая Калерию назад, отвести с ней душу, принять участие в ее планах, всячески поддержать ее. Этого слишком мало, что он повинился перед нею. Надо было заслужить ее дружбу.
– Где они?
– спросил Теркин у карлика, проходя мимо буфетной.
– На балконе-с.
Калерия, еще в дорожном платье, стояла спиной к двери. Серафима, в красном фуляре на голове и капоте, - лицом. Лицо бледное, глаза опущены.
"Не умерла ли мать?" - подумал он; ему не стало жаль ее; ее дочернее чувство он находил суховатым, совсем не похожим на то, как он был близок сердцем к своим покойникам, а они ему приводились не родные отец с матерью.
– Калерия Порфирьевна! С возвращением!
– ласково окликнул он.
Она быстро обернулась, еще более загорелая, лицо в пыли, но все такая же милая, со складкой на лбу от чего-то печального, что она, наверно, сообщила сейчас Серафиме.
– Ну, что, все благополучно там?.. Матрена Ниловна здравствует?
Тут только он вспомнил, что с утра не видал Серафимы, пил чай один, пока она спала, и сидел у себя наверху до сих пор.
– Здравствуй, Сима!
Она взглянула на него затуманенными глазами и пожала ему руку.
– Здравствуй, Вася!
– Что это?.. Как будто вы чем-то обе смущены?
– весело спросил он и встал между ними, ближе к перилам балкона.
– Да вот, известие такое я привезла. Что ж, все под Богом ходим...
– Умер, что ли, кто?.. Матушка ее небось в добром здоровье..
– Тетенька... слава Богу...
Калерия не договорила.
– Рудич застрелился.
Глухо промолвила это Серафима. Лицо было жестко, ресницы опущены.
"Заплачет?
– спросил про себя Теркин и прибавил: - Должно быть, муж - все муж!"
Будь это год назад, его бы пронизало ревнивое чувство, а тут ничего, ровно ничего такого не переживал он, глядя на нее.
– Застрелился?
– повторил он и обернулся с вопросом в сторону Калерии.
– Там где-то... где его служба была... в Западном крае, кажется. Тетенька не сумела мне хорошенько рассказать. Господин Рудич был там председателем мирового съезда.
– А не прокурором?
– Видно, нет, - ответила Серафима и медленно поглядела на Теркина.
Глаза потухли. В них он ничего не распознал, кроме какого-то вопроса... Какого?.. Не ждала ли она, чтобы у него вырвался возглас: "Вот ты свободна, Сима!"
Он подумал об этом совсем не радостно... Больше
– Казенные деньги растратил, - выговорила она и повела плечами.
– Так и надо было ожидать.
Серафима сказала это скорее грустно, чем жестко; но он нашел, что ей не следовало и этого говорить. Как-никак, а она его бросила предательски, и Рудич, если бы хотел, мог наделать ей кучу неприятностей, преследовать по закону, да и ему нагадить доносом.
– Царствие небесное!
– тихо и протяжно произнесла Калерия.
– Срама не хотел перенесть...
– Игрока одна только могила исправит, - точно про себя обронила Серафима.
И это замечание показалось ему неделикатным.
– Деньги... Карты...
– Калерия вздохнула и придвинулась к ним обоим...
– Души своей не жаль... Господи!
– глаза ее стали влажны.
– Ты, Симочка, не виновата в том, что сталось с твоим мужем.
"Она же ее утешает!" - подумал Теркин.
– Вы с дороги-то присели бы, - обратился он к ней.
– Сима, что же ты чайку не предложила Калерии Порфирьевне. Здесь жарко... Перейдемте в гостиную.
– Закусить не хочешь ли?
– лениво спросила Серафима.
– Право, я не голодна; утром еще на пароходе пила чай и закусила. Тетенька мне всякой всячины надавала.
Они перешли в гостиную. Разговор не оживлялся. Теркина сдерживал какой-то стыд взять Серафиму, привлечь ее к себе, воспользоваться вестью о смерти Рудича, чтобы хорошенько помириться с нею, сбросить с себя всякую горечь. Не одно присутствие Калерии стесняло его... Что-то еще более затаенное не позволяло ему ни одного искреннего движения.
Не боялся ли он чего? Теперь ему ясно, что радости в нем нет; стало быть, нет и желания оживить Серафиму хоть одним звуком, где она распознала бы эту радость.
– Сядьте вот рядком, потолкуйте ладком.
Калерия усадила их на диван.
– Схожу умоюсь и платье другое надену. Вся в пыли! Даже в горле стрекочет. А угощать меня не трудись, Сима. Право, сыта... Совет да любовь!
Любимое пожелание Калерии осталось еще в воздухе просторной и свежей комнаты, стоявшей в полутемноте от спущенных штор
– Сима!
Теркин взял ее руку.
– Знаю, что ты скажешь!
– вдруг порывисто заговорила она шепотом и обернула к нему лицо, уже менее жесткое, порозовелое и с возбужденными глазами.
– Ты скажешь: "Сима, будь моей женой"... Мне этого не нужно... Никакой подачки я не желаю получать.
– Успокойся! зачем все это?
– Дай мне докончить. Ты всегда подавляешь меня высотой твоих чувств. Ты и она, - Серафима показала на дверь, - вы оба точно спелись. Она уже успела там, на балконе, начать проповедь: "Вот, Симочка, сам Господь вразумляет тебя... Любовь свою ты можешь очистить. В благородные правила Василия Иваныча я верю, он не захочет продолжать жить с тобою... так". И какое ей дело!.. С какого права?..