«Вдовствующее царство»: Политический кризис в России 30–40-х годов XVI века
Шрифт:
Более того, некоторые формулировки, содержащиеся в дошедших до нас несудимых грамотах, наводят на мысль, что «приказание» какой-либо территории тому или иному дворецкому носило еще характер временного поручения и что дворцовая принадлежность ряда земель не была окончательно определена и могла в дальнейшем измениться. Вот, например, как звучит известный пункт о подсудности грамотчика только великому князю или его дворецкому в жалованной грамоте Ивана IV Кирилло-Белозерскому монастырю от 1 мая 1546 г.: «…а кому будет искати на самом игумене и на братье, ино сужу яз князь великий или нашь дворецкой, кому Белоозеро приказано» [1550] . Формуляр этой грамоты оставляет открытым вопрос о том, в юрисдикции какого дворецкого находилось тогда Белоозеро; между тем в других грамотах конца 30-х и 40-х гг. XVI в., касавшихся этого региона, соответствующая статья говорила о суде именно дворецкого Большого дворца (см. Прил. III, № 59, 178).
1550
ОР РНБ. Ф. 573 (СПб. Духовная академия). А. 1/16. Л. 1087 об.
На основе правой грамоты 1540 г., выданной угличским дворецким Ф. С. Воронцовым, выше было высказано предположение о том, что Бежецкий Верх относился к ведению Угличского дворца. Но в жалованной грамоте Ивана IV Троице-Сергиеву монастырю от 1 мая 1543 г. на данного пристава для монастырских владений в Бежецком Верхе дворцовая
1551
ААЭ. Т. I. № 198. С. 177.
Эта неопределенность формулировок в процитированных грамотах отражала, на мой взгляд, изменчивость статуса земель, еще не имевших «собственных» областных дворцов. Они могли управляться дворецким Большого дворца или временно передаваться в ведение того или иного областного дворца. Так, на территории Галичского уезда в 1534–1536 гг. распоряжался дворецкий Большого дворца [1552] , а с образованием Угличского дворца (предположительно в конце 1537 г.) Галич, по-видимому, был передан в его ведение.
1552
В 1534–1536 гг. дворецкий кн. И. И. Кубенский вынес несколько приговоров по тяжбам на территории Галичского уезда (АСЗ. Т. I. № 122. С. 96; № 314. С. 305–306, 310–311). По его же приказу 4 ноября 1535 г. была выдана жалованная грамота Ивана IV Симонову монастырю на владения в Галичском уезде (АФЗХ/АМСМ. № 51. С. 55–56).
Причудливо сложилась судьба Нижнего Новгорода: в отдельные годы правления Василия III город с уездом, как уже говорилось выше, подчинялись особому нижегородскому дворецкому. В годы «боярского правления» Нижний Новгород находился в ведении дворецкого Большого дворца [1553] , но мысль о его особом статусе не была, видимо, совсем забыта, раз в 1537 г. титул «нижегородского дворецкого» был пожалован (на время исполнения посольства) кн. Д. Ф. Палецкому. Впоследствии, в 50-х гг., Нижегородский дворец был воссоздан, вобрав в себя территорию новоприсоединенного Казанского ханства [1554] .
1553
Определенные сведения о судебно-административной деятельности дворецких Большого дворца на территории Нижегородского уезда относятся к 1540-м гг., см. жалованную грамоту Вознесенскому собору г. Балахны, выданную 29 июня 1541 г. по приказу дворецкого кн. И. И. Кубенского (Каштанов С. М. ИРСИ. Прил. V. № 1. С. 210–211), жалованную грамоту Троице-Сергиеву монастырю на нижегородские владения от 23 декабря 1546 г. (Материалы по истории Нижегородского края. Вып. 3. № 12. С. 15–16), а также судный список нижегородских тиунов от 22 мая 1547 г., доложенный дворецким И. И. Хабарову и Д. Р. Юрьеву (РГИА. Ф. 834. Оп. 3. Д. 1914. Л. 31–38 об.).
1554
Зимин А. А. О составе дворцовых учреждений. С. 198.
Что касается служебной иерархии дворцовых чинов, то и здесь четкой системы не наблюдается. Выше были приведены примеры вмешательства (говоря нашим современным языком) «больших» дворецких в юрисдикцию областных дворцов. Но известны и примеры противоположного рода, когда действия какого-нибудь областного дворецкого нарушали (по видимости!) прерогативы дворецкого Большого дворца. Так, 11 декабря 1547 г. по приказу тверского дворецкого В. М. Юрьева была выдана указная грамота Ивана IV приказчику села Воробьева Московского уезда Васюку Введенскому о запрете дворцовым крестьянам сечь рощи Симонова монастыря [1555] . Между тем Московский уезд традиционно находился в ведении московского («большого») дворецкого, каковым в описываемое время был Д. Р. Юрьев [1556] . Почему власти Симонова монастыря обратились за защитой не к нему, а к его родственнику В. М. Юрьеву, тверскому дворецкому, остается неизвестным. Вероятно, на практике значение имел не только и не столько чин дворецкого, сколько его реальное влияние при дворе, а также связи грамотчика (в данном случае — монастыря) с тем или иным сановником.
1555
АФЗХ/АМСМ. № 86. С. 99.
1556
Зимин А. А. О составе дворцовых учреждений. С. 194 и прим. 131.
Подобная «взаимозаменяемость» дворецкого Большого дворца и областных дворецких была возможна еще и потому, что их функции, как давно отмечено в литературе, были, по существу, одинаковы [1557] .
В первую очередь по традиции дворецкие заведовали великокняжеским хозяйством, но об этой стороне их деятельности — в силу особенностей имеющихся в нашем распоряжении источников, происходящих большей частью из монастырских архивов, — мы знаем очень мало. Они также служили высшей судебно-административной инстанцией для населения дворцовых сел и промысловых слуг (бортников, бобровников, рыбников и т. д.), поставлявших свою продукцию во дворец. Известны две жалованные грамоты бортникам Талшинской волости Владимирского уезда 1540 и 1546 гг., вышедшие из ведомства Большого дворца [1558] . Дмитровский дворецкий окольничий В. Д. Шеин санкционировал выдачу 20 апреля 1544 г. уставной грамоты крестьянам дворцового села Андреевского в Звенигородском уезде [1559] .
1557
См.: Там же. С. 185; Леонтьев Л. К. Образование приказной системы управления. С. 40–41.
1558
Жалованная тарханно-оброчная и несудимая грамота Ивана IV бортникам Талшинской волости Владимирского уезда от 1 декабря 1540 г., устанавливавшая их подсудность дворецкому Большого дворца, дошла до нас в списках XVIII в., опубл.: Каштанов С. М. ИРСИ. Прил. IV. № 4. С. 168–170. Жалованная грамота бортникам той же волости Назару Прокофьеву «с товарищи», выданная 30 марта 1546 г. по приказу боярина и дворецкого И. И. Хабарова, известна только по упоминаниям в переписных книгах Суздальского Покровского монастыря, см.: Антонов А. В., Маштафаров А. В. Об архиве Суздальского Покровского девичьего монастыря XV — начала XVII века // РД. М., 2004. Вып. 10. № 29. С. 280.
1559
ААЭ.
Поскольку дворецкие контролировали фонд дворцовых земель, они осуществляли обмен (от имени великого князя) государевых вотчин на села и деревни других землевладельцев. Сохранились две меновные грамоты начала 1540-х гг., оформившие такого рода сделки [1560] .
Но деятельность дворецких задолго до описываемого нами времени вышла за рамки управления великокняжеским хозяйством. В частности, как уже говорилось в начале этой главы, монастыри находились под особым попечением дворецких. От 30–40-х гг. XVI в. до нас дошло более двух десятков жалованных грамот Ивана IV монастырям, выданных — как об этом свидетельствуют надписи на обороте — по приказу «больших» и областных дворецких (см. выше гл. 7, табл. 2). Если прохудилась монастырская богодельная изба, об этом следовало писать дворецкому [1561] . Из дворцовой Казны и запасов выдавалось денежное и продуктовое жалованье (руга) монастырской братии [1562] .
1560
Так, 5 июня 1541 г. тверской дворецкий И. И. Хабаров и рязанский дворецкий В. М. Тучков променяли Троицкому Павлову Обнорскому монастырю несколько черных деревень в Вологодском уезде на монастырское сельцо в Ростовском уезде (меновную см.: Каштанов С. М. ИРСИ. Прил. III. № 10. С. 151–153, о датировке этого документа см. выше сноску 22). 9 апреля 1543 г. от имени («по слову») великого князя тот же рязанский дворецкий В. М. Тучков совершил обмен деревнями в Вологодском уезде с Кирилло-Белозерским монастырем. Эта меновная сохранилась в подл.: РГАДА. Ф. 281 (ГКЭ). Вологда. № 12/2583.
1561
«…а будет у тех нищих изба или кровля худа, или что иное починити, — гласила указная грамота Ивана IV игумену Кирилло-Белозерского монастыря Досифею от 22 декабря 1535 г. — и вы б о том отписывали к дворецкому нашему ко князю Ивану Ивановичу Кубенскому» (РИБ. СПб., 1875. Т. 2. № 30. Стб. 31).
1562
Жалованная ружная грамота Ивана IV Никольскому Песношскому монастырю от 6 февраля 1539 г., устанавливая два срока в году, когда братия должна была получать денежное жалованье, специально оговаривала: «А имати им те денги на оба срока у дворецкого дмитровского, у кого будет Дмитров в приказе» (Калайдович К. Ф. Историческое и топографическое описание мужеского общежительного монастыря св. чудотворца Николая, что на Пешноше. М., 1837. С. 109). См. также ружную грамоту Данилову и Рождественскому переславским монастырям, выданную 23 мая 1540 г. по приказу боярина и дворецкого И. И. Кубенского (ААЭ. Т. I. № 191. С. 168), и тарханно-проезжую и ружную грамоту тому же Данилову монастырю, выданную 30 ноября 1548 г. по приказу боярина и дворецкого Д. Р. Юрьева (Там же. № 222. С. 211–212).
У дворецкого можно было также найти судебную защиту — в случае какого-либо покушения на монастырские земли и угодья. Судебные функции дворецких в описываемое время существенно расширились. По существу, дворецкий (Большого дворца или областной) стал ключевой фигурой при рассмотрении земельных тяжб в суде высшей инстанции (см. гл. 8, табл. 4, строки 1, 2, 4, 10, 14–19, 22, 23, 26, 28–30). Ему докладывались также и спорные дела о холопстве (там же, строка 21). Не осталось дворцовое ведомство в стороне и от борьбы с разбоями: как показал Н. Е. Носов, дошедшие до нас уставные губные грамоты происходят из дворцовых канцелярий [1563] . А из текста Вятской губной грамоты от 2 марта 1542 (или 1541) г. [1564] следует, что губное дело находилось в тот момент под контролем «большого» дворецкого кн. И. И. Кубенского: именно ему вместе с дьяком Меньшим Путятиным надлежало присылать списки конфискованного у казненных разбойников имущества, а также перечни избранных по волостям для сыска преступников «голов», старост и «лучших людей» [1565] .
1563
Носов Н. Е. Очерки по истории местного управления. С. 315–320.
1564
Датировка этой грамоты остается спорной, подробнее см. ниже гл. 11.
1565
Труды Вятской ученой архивной комиссии 1905 г. Вып. 3. Вятка, 1905. Отд. III. С. 84.
Повышение роли дворецких в судебной сфере нашло отражение и в формуляре жалованных несудимых грамот 1530–1540-х гг.: хотя чаще всего в статье о суде грамотчика по-прежнему в качестве судьи высшей инстанции рядом с великим князем (с 1547 г. — царем) называется боярин введенный (в 83-х [1566] из 189 известных грамот этого рода за 1534–1548 гг.), но на втором месте по частоте упоминаний оказывается именно дворецкий (61 случай, см. Прил. III). Безусловно, нужно сделать поправку на известный консерватизм формуляра, но если рассматривать дошедший до нас актовый материал в динамике, то можно заметить вполне определенную тенденцию. В начале изучаемого нами периода, с января 1534 по август 1538 г., боярин введенный в качестве судьи упоминается в три раза чаще, чем дворецкий (соответственно 33 и 10 упоминаний), но с осени 1538 до конца 1548 г. это соотношение меняется в пользу дворецких и становится примерно 1:1 (соответственно 50 и 51 упоминание: см. Прил. III).
1566
Помимо устойчивой формулы «боярин введенный» (79 упоминаний) здесь учтены и редко встречающиеся выражения «мой боярин» (три упоминания) и «мои бояре» (одно упоминание).
Естественно предположить, что наблюдаемое в данный период повышение роли дворецких в судопроизводстве (на что указывает, в частности, отмеченное изменение формуляра несудимых грамот) было связано с реорганизацией дворцового ведомства и увеличением его штата. Как мы помним, к 1538–1539 гг. относятся первые достоверные сведения о новых областных дворцах — Рязанском, Дмитровском и Угличском. Но расширение судебных функций дворецких требовало выделения им специальных помощников — судебных приставов, и такие помощники были им даны: начиная с 30-х гг. в источниках начинают упоминаться особые дворцовые недельщики. На сам факт существования в XVI в. различных категорий недельщиков (площадных и дворцовых) уже обращали внимание исследователи [1567] , но время появления подобной «специализации» судебных приставов до сих пор не установлено. Поскольку этот вопрос непосредственно связан с историей дворцового управления, остановимся на нем подробнее.
1567
Стрельников С. В. К изучению юридической терминологии в средневековой Руси X–XVII вв. («правда», «праведчик» и «неделыдик») // ОФР. М., 2004. Вып. 8. С. 71; Кистерев С. Н. Неделыдик XV–XVI вв.: происхождение термина // Исследования по истории средневековой Руси. К 80-летию Ю. Г. Алексеева. М.; СПб., 2006. С. 137.