Вечное дерево
Шрифт:
– Природа-она из всех врачей врач,-подтвердил Степан Степанович.
– Еще могу весьма мудрую цитату подбросить,- продолжал Куницын, явно довольный произведенным эффектом.
– Это слова Джона Беллерса, и приведены они в "Капитале" у Маркса. Вот эта цитата: "Труд подливает масло в лампу жизни, а мысль зажигает ее".
– Труд подливает масло в лампу жизни...
– медленно, с восхищением повторил Степан Степанович.-Здорово сказано!
Куницын взъерошил усы, помедлил и произнес неожиданно:
–
Переход был настолько резким, предложение настолько нелепым, что Степан Степанович не воспринял его всерьез.
– А не сбрить ли-тебе усы; Платон Матвеевич?- спросил он с усмешкой.
– Я не шучу,-пробасил Куницын.-Я от чистого сердца.
Степан Степанович догадался: товарищу известна история с реостатными рамами.
"Работает сарафанное радио. Наверное, накрутили вокруг этого случая, раздули из мухи слона".
– Ты, собственно, о чем?
– спросил Степан Степанович.
– Брось прикидываться, - отмахнулся Куницын.
– Весь завод знает.
– Кроме меня...
– Ляпы делаешь... Не прижился...
– Ну и что? Бывало и похуже.
– Тогда война шла. И вообще, армия, служба - это совсем другое.
– Армия - другое, - подтвердил Степан Степанович.
– Я - тот же.
– Ты, может быть, и тот же,-согласился Куницын, - но жизнь другая. Все изменилось - техника, организация, люди. И выходит, ты отстал.
– Кое в чем - да. Но не это главное.
– Степан Степанович помедлил, решая-говорить ли ему до конца?
Но на душе было так тяжко, что он пооткровенничал:- Главное, что я не могу еще места своего найти, не привыкну к обстановке. Сделаю из хороших побуждений, а выходит не то. Вот поменялся с одним деталямибригаду подвел, а они... молодняк какой! Меня же...
Мою же работу...
– Вот видишь,-обрадовался Куницын.
– Вижу,-подтвердил Степан Степанович, но, уловив непонятную радость в голосе Куницына, тут же возразил: - Перемелется.
– Зачем это тебе нужно? Попробовал, убедился, увидел - не идет, так поступи мудро. Ты ж военный человек. Измени тактику. Отступи вовремя.
– Не привык. Уж извини, Платон Матвеевич, отступать не привык.
Куницын хлопнул себя по толстым ляжкам и начал растирать их, точно у него вдруг занемели ноги.
– Ты многого еще не знаешь.
– Чего ж это я не знаю?
– Одним словом... Я от чистого сердца.
– Нет, ты не уползай...
– Чего ты добьешься?
– вместо ответа повторил Куницын.
– И вообще.., Ну скажи, кто тебя осудит, если ты уйдешь с завода?
– Я. Я себе судья. Совесть меня осудит.
Куницын продолжал настаивать на своем:
– На Украине кажут: упэртый. Вот ты и есть "упэртый". При чем тут совесть? И. почему бессовестно, если, скажем, ты перейдешь с одного завода на другой? Те* перь у тебя есть некоторый опыт. Учтешь ошибки. Тебя никто не
Степан Степанович посмотрел на него пристально, пожал плечами.
– Или ты не понимаешь, Платон Матвеевич, или еще что? Серьезно там ко мне относятся или не серьезно, я не разбирался. Но сам я стараюсь, и на меня люди смотрят.
– По-моему, ты преувеличиваешь, - не отступал Куницын.
– Обходились там без тебя и дальше прекрасно обойдутся.
– Без меня -да, но я без завода не обойдусь. Теперь тем более... Теперь я вроде в большом долгу... Моральном... А трудности... Что ж. Преодолею. Не впервой.
Зачем же отступать?
– Не знаешь ты всего, - повторил Куницын.
– И зачем тебе это? Всё на нервах. Неизвестно еще, чем все кончится. А ушел, и все.
– А это?! Красная книжечка! Она что-нибудь значит?
– сердито спросил Степан Степанович.- Или она сама по себе, мы-сами по себе? Партбилет, говорю?!
Куницын не ответил, не мог быть откровенным, не мог рассказать о стычке с Песляком, о его поручении и о своих терзаниях. Он и до сих пор не знал, как поступить ему. Как сделать так, чтобы и с Песляком помириться, и Стрелкова не подвести? Но сегодня блеснула спасительная мысль. Куницын подумал: "Вот выход. Сговорить Стрелкова уйти с завода. Уйдет-вопрос сам собой снимется с повестки..."
– Я от чистого сердца, а ты...
– буркнул Куницын.
– Инфаркт вот схватишь, легенда.
"Лучше от инфаркта, чем от плесени", - хотел огрызнуться Степан Степанович, но, увидев по-стариковски опущенные плечи товарища, пожалел Куницына и ничего не сказал.
* * *
"Дорогая Ганка!
Ну, как ты там? Действует на тебя море? Это ж такая красота-лучше всякого лекарства! Дорогая Ганюша, поправляйся. Очень тебя прошу об этом. Мне так тебя не хватает.
О нас не беспокойся. У нас все нормально. Бригадиром вместо тебя временно назначили полковника. Он хотел отколоть номер, но у него ничего не вышло. Хотел отдельный наряд взять. Представляешь, додумался?!
И вообще, с фокусами. Позавчера с Клепко деталями поменялся. Тот, жлоб, реостатные рамы всучил и доволен.
Ну, ничего. Мы ему устроили. Сеня отчитал его по первое число. А мы тоже свое сделали: всему цеху рассказали.
Пусть не пользуется неопытностью человека. Я даже в комитете сказала. А что? Пусть знают. Хватит пепеловским нормы выжиливать.
Полковник старается что-то придумать, чтобы ошибку исправить. Каждый день насчет рам что-то соображает.
И еще... Без него приходил один человек, тоже офицер в отставке маленький такой, сухонький. Он тоже насчет этих рам пытал. Оказывается, они помочь своему полковнику хотят. Все ж таки крепка эта армейская дружба! Мы вчера об этом весь вечер говорили! Представляешь, человек уже не с ними, он где-то, а они все ж таки о нем думают и помочь стараются.