Ведьмы из Броккенбурга. Барби 2

Соловьев Константин Анатольевич

Ритуал предсказания не обернулся добром для его участниц. Каррион, обыкновенно не вмешивавшаяся в дела воспитания, в этот раз сделала исключение, лишив весь ковен вина на следующий месяц и определив каждой из «предсказательниц» по двадцать плетей. По иронии судьбы, отвешивать плети определено было Гаргулье, изгнанной из круга сестер на время ритуала, а уж ее рука жалости не ведала…

Забавный вышел фокус. «Предсказание» оказалось никчемным, но, вспоминая его, сестры-«батальерки» еще долго хихикали, потирая исполосованные спины.

Случались здесь и прочие истории, которые приятно было вспомнить. Вроде истории с Острицей, которую

в наказание за какой-то проступок загнали в колодец и продержали там всю ночь, а когда она выбралась, то была фиолетовой и похожей на утопленницу. Или та история, когда Холера нацепила на себя диадему, не зная, что та из настоящего серебра — то-то паленой свининой воняло во всем замке…

Но все эти истории почти мгновенно выветрились у нее из головы, едва только она преодолела лестницу. Общая зала была ярко освещена, ей не показалось с улицы, и это были не привычные ей масляные лампы, распространяющие удушливый смрад мертвых китовых туш. Это были зачарованные хрустальные колбы, висящие на потолке — и не одна, не две, а все шесть!

Свет! Во имя всех блядей и девственниц, сколько света! Что за праздник снизошел на Малый Замок среди октября, если сестры решились зажечь колдовские лампы? До Вальпургиевой ночи как будто бы еще далеко…

Каждая такая колба представляла собой миниатюрный стеклянный сосуд, напомнивший ей уменьшенную банку с гомункулом, только внутри помещался не недозревший человеческий плод, а крохотный демон, похожий на раздувшегося садового слизня. Сегодня все мне напоминает о гомункулах, подумала Барбаросса, вынужденная прищуриться, чтобы что-то разобрать, о блядских гомункулах и их никчемных банках. Кажется, в мешке у нее за спиной тихонько хихикнул Лжец.

Демоны в стеклянных колбах даже и демонами-то не были, всего лишь слабосильными духами воздуха, собратья которых, должно быть, в адских чертогах играли роль мошкары, но света давали много, чертовски много. Не по своей воле, разумеется. Чары Махткрафта, передающиеся через густую паутину проводов в Малый Замок, проникали в стеклянные колбы, пронзая заключенных внутри демонов, заставляя их дрожать в судорогах, выделяя свет и тепло. Чертовски мудро устроенная штука. В ее родном Кверфурте даже в ратуше не было таких ламп, там все еще палили жир и свечи, пятная низкие потолки.

Единственным неудобством было то, что сотрясаемые судорогами демоны, заключенные в свои стеклянные пыточные камеры, помимо света и тепла производили и звуковые колебания — тонкий, на грани слышимости, писк. Должно быть, медленно сжигавшие их чары Махткрафта причиняли им боль. Если и так, Барбаросса не собиралась их жалеть. Она сама порядком выхлебала боли за сегодня — и хер его знает, сколько еще осталось в бочке…

— «Сучья Баталия» что, дает сегодня бал? — осведомилась она, заходя в залу, — А сестрицу Барби и предупредить забыли?

— Можно подумать, если мы устроим бал, ты сподобишься снять свои штаны, смердящие точно дохлая лошадь, — отозвался из залы знакомый голос.

— Если Гаста заметит, что вы палите свет почем зря, ты вскоре сама запахнешь не лучше, крошка Сара.

Саркома хихикнула. Любительница острот, тонких и изящных, как стилет, она умела ценить и грубоватую шутку. А может, это было просто попыткой проявить уважение к старшей сестре

и ее кулакам. Впрочем, это сомнительно — уважение у Саркомы…

В общей зале обнаружилось куда меньше народу, чем здесь обыкновенно бывало в вечерние часы. В сущности, все две суки — Саркома и Гаррота. Пользуясь отсутствием прочих сестер, они устроились в общей зале с таким удобством, будто воображали себя герцогинями Малого Замка — стащили в кучу все тюфяки и подушки, соорудив из них настоящую гору, и с удовольствием возлежали на ней, стащив с себя верхнюю одежду, в одних только брэ да нижних сорочках. Расслабленные, точно вышвырнутые на берег медузы, они были полностью поглощены бубнящим в углу оккулусом, в хрустальной глади которого мелькали какие-то фигуры да приглушенно хлопали выстрелы мушкетов. Видать, давали какую-то батальную пьесу, и небезынтересную, судя по тому, как обе пялились в хрустальный шар, забыв обо всем на свете.

Увидев такую картину, Барбаросса едва не присвистнула, на мгновение даже забыв про нетерпение, жгущее ее изнутри. Включенный свет, работающий оккулус, две бездельничающие сестры посреди залы… Увидь их Гаста в таком виде, ее на месте хватил бы удар, не без удовольствия подумала Барбаросса. Впрочем, рыжая сука настолько живучая, что один удар ее бы не свалил — об ее голову можно расшибить хороший закаленный шестопер. Пожалуй, она даже не стала бы звать Гаргулью, чтобы возложить на нее плечи экзекуцию, самолично исполосовала бы их своим ремнем с медными бляшками поперек спин. Если что-то и бесило Гасту больше излишних трат, так это вид прохлаждающихся без дела «батальерок».

— Неужто старая карга наконец издохла? — спросила Барбаросса, оглядываясь.

— В тот день, когда Гаста издохнет, двери Ада распахнутся во второй раз, — буркнула Саркома, не отрываясь от оккулуса, внутри которого не стихала пальба, — И из него сбегут все бесы, что там еще остались.

Саркома выглядела неважно. Несмотря на то, что в общей зале было тепло, она кутала плечи в шерстяной платок, позаимствованный у кого-то из сестер, бледное как промокашка лицо было покрыто обильными каплями пота. Никак простыла? В октябре в Броккенбурге ничего не стоит подхватить хворь. Не оттого, что промочишь ноги в канаве или тебя прихватит злым сквозняком в неотапливаемой лекционной зале. По осени роза ветров меняет свои течения, направляя воздушные потоки с северо-востока. Мало того, что Броккенбург и так захлебывается в собственных выхлопах магических чар, так еще и получает щедрый привесок от Магдебурга, где те скоро проедят небо насквозь. Немудрено с толикой пепла вдохнуть в себя какую-нибудь мелкую дрянь, выплюнутую лабораторными печами за двести миль от Броккенбурга.

— Старая карга в своих покоях, — отозвалась Гаррота, тоже не отрывавшая взгляда от оккулуса, — Сегодня на обед она выхлебала полную флягу сливовки, после чего утомилась от хлопот и дерет глотку храпом уже третий час.

Барбаросса усмехнулась. Черт, это похоже на сестру-кастеляна. Держа ковен в ежовых рукавицах, она не прочь была потешить собственные грешки, делая себе послабления там, где это возможно. Благо ни одна из младших сестер не осмелилась бы донести на нее Вере Вариоле. Через час или два она спустится к ужину, злая и раздражительная, чтобы вновь терзать прислугу, пристально наблюдая за тем, кто и сколько кусков съел, отдавать приказы и управлять чертовой сворой голодных сук, по какой-то причине именуемой ковеном.