Величие и крах Османской империи. Властители бескрайних горизонтов
Шрифт:
Обитательницы гарема могли надеяться на то, что им удастся возвыситься, родив султану сына, или выйти за пределы дворца, получив хорошего мужа. Однако шансы разделить ложе с султаном были весьма невелики. Обратить на себя его внимание было непросто, поскольку большинство султанов были людьми в целом верными своим супругам. Кроме того, прежде чем девушке предоставлялась такая возможность, ей нужно было заручиться поддержкой влиятельных персон гарема. Самой влиятельной из них была мать султана, которой было позволено обращаться к сыну не по титулу, а называть его асланым, «мой лев». Разумеется, она старалась обратить внимание султана на своих протеже; интриги этих женщин, желающих видеть своих сыновей на троне, борьба между матерями и женами султанов и матерями других потомков Османа, а также между недавно попавшими в гарем рабынями, желающими как можно быстрее утвердиться на новом месте, наполняли святая святых дворца отравленной атмосферой праздности, заставлявшей с жаром браться за выполнение совершенно пустых задач. Каждой хотелось получить какую-нибудь обязанность — скажем, стирать нижнее белье султана или приглядывать за одеждой и драгоценностями более высокопоставленных женщин. Неудивительно, что у султанов слегка мутилось в голове. Ибрагим,
В 1609 году султан Ахмет I, тот самый, что первым стал заточать своих братьев в Клетку, принялся опустошать свою собственную империю, чтобы построить мечеть своего имени, известную также как Голубая. Началу строительства не помешали возражения богословов, утверждавших, что султану следует строить мечети исключительно на средства, полученные в результате завоеваний. Ахмедийе стала главной мечетью империи, любимой мечетью народа и одной из главных достопримечательностей Стамбула. У нее шесть минаретов (богословы утверждали, что это противоречит канонам). Ее двор был самым большим во всей империи. Но при этом казалось, что огромная масса здания давит на него, сплющивая и сжимая традиционные элементы внешнего облика мечети, которые выглядят столь изящно в находящейся неподалеку Сулейманийе, что была построена Синаном для Сулеймана Великолепного столетием раньше. Барабан купола у Голубой мечети меньше, напряжение, рождаемое пропорциями, не такое сильное, орнаменты — не такие безупречно правильные. На украшение мечети уходила продукция всех до единой изразцовых мастерских Изника — и все же большая часть интерьера лишь выглядит покрытой изразцами: при ближайшем рассмотрении оказывается, что плитки нарисованы. Внутри Ахмедийе, как и в большинстве других мечетей, хранилось огромное количество страусиных яиц, которые привозили из хаджа паломники. Повсюду были лампы и стеклянные вазы: в одной — маленькая модель галеры с полной оснасткой, в другой — макет самой мечети, в остальных — «великое множество безделиц подобного рода», по выражению Тевено. На отделку интерьера ушли горы изразцов, далеко не все из которых делались «по мерке», а многие просто растаскивались из других зданий; на одну только галерею над центральным входом ушло 21 043 штуки. Мечети требовалось такое великое количество материалов, что она пожирала весь камень, мрамор и изразцовую плитку, производившиеся в империи, и на время все остальное строительство полностью прекратилось. Не прошло и двух десятков лет, как с переливчатыми изразцами Изника произошли заметные перемены. Пылающий красный цвет превратился в коричневый, зеленый — в голубой, белый потерял свою снежную чистоту, погрязнел и пошел пятнами; глазурь стала шершавой на ощупь. Былое совершенство анатолийских изразцов было утрачено навсегда.
Константинополь был очень плотно застроен, и находить новые участки для строительства становилось все труднее. Вдоль берегов Босфора тянулись дворцы удачливых пашей. Кантемир рассказывает, что приобрел один из них по дешевке, когда в 1684 году город охватил страх перед вторжением, а позже, пребывая в изгнании, слышал, что он достался сестре султана. «Попробуйте представить себе мечети, минареты, позолоту, кипарисы, воду, голубое небо, лодки, Галатскую башню, Топхане, Рамазан, соединенные в единое целое… Ваше воображение ни за что не сможет нарисовать такой город», — писал Теккерей в 1853 году, решив составить «удивительный список» элементов, составляющих ткань города-лабиринта, осмотреть который у него не было времени. Леди Мэри Уортли Монтегю, жившая в Константинополе в 1717 году, попыталась вкратце описать то, что ей в отличие от Теккерея осмотреть удалось: «Очаровательная смесь садов, сосен, кипарисов, дворцов, мечетей и домов, глядящих поверх друг друга». Леди Мэри признается, что вид города вызвал в ее воображении «очень странный образ, дающий точное представление о Константинополе: в высшей степени искусно украшенный шкафчик, полки которого заставлены жестяными чайными коробками, кружками, маленькими чашечками и подсвечниками».
Жил ли когда-нибудь на свете военачальник более причудливого облика, чем отличившийся в войне с поляками в конце XVII века толстяк Шишман, каждый год обращавшийся к хирургу-французу, чтобы тот вырезал ему излишки жира, пока наконец не лопнул? Удавалось ли кому-нибудь в истории пережить столько жен и обзавестись таким количеством потомков, как венецианцу из Смирны, который умер в возрасте 115 лет? [64] В 1717 году, потерпев поражение от русских под Полтавой, в Константинополь бежал шведский король Карл XII. В городе он прожил около года, пытаясь убедить империю заключить с ним союз и договориться о безопасном возвращении в Швецию. Враги Карла настаивали на его экстрадиции, однако османские власти дали понять, что выдавать гостя не собираются. Судьба послала османам шведского короля и создала вокруг него любопытную дипломатическую коллизию, вмешиваться в которую — не их дело, и ни уговорами, ни угрозами невозможно было заставить их изменить приятое решение.
64
Франческо Лупаццоли родился в 1587 г., когда в результате многочисленных кораблекрушений, разгула пиратства, грабительских османских налогов и разорительных страховых премий для венецианских торговых судов последние совсем перестали заходить в порт Смирны, а умер в 1702 г. Должность консула, представлявшая собой в общем-то синекуру, была создана специально для него в конце войны 1647–1669 гг. — типично венецианская форма награды, обходящейся не слишком дорого; Франческо тогда было уже за восемьдесят. К 1687 г. дела в Смирне вели всего три венецианских коммерсанта. Из-за войны, начавшейся в 80-е, он лишился своего поста, но по ее завершении в 1699 г. как ни в чем не бывало вернулся к исполнению своих обязанностей, будучи 112 лет от роду. Он питался фруктами и хлебом, пил чистую воду, иногда позволял себе тарелку похлебки и кусок жареного мяса и избегал спиртного, молока и табака, как нюхательного, так и курительного. Его фамилия, означающая «одинокий волк», была на редкость неподходящей для человека, пять раз вступавшего в брак и прижившего 24 законных ребенка (последний родился, когда ему было 95), не говоря уже о 105 незаконных от бесчисленных
Тем временем изнывающий от безделья Карл увлекся археологией и даже раздобыл настоящую египетскую мумию, подобную тем, что видел путешественник Пьетро делла Валле, когда местные жители на веревке опустили его в погребальную яму. Однако как только мумия прибыла в Константинополь, в дело вмешались власти. Разумеется, в песках Египта было полным-полно мумий, которые никто никогда и не думал ни изучать, ни охранять, — однако увлечение короля пришлось османским сановникам не по душе. Чем больше они думали на эту тему, тем сильнее укреплялись в мысли, что мумии вовсе не следует эмигрировать; ходили даже слухи, что от того, останется она в империи или нет, зависит ее, империи, судьба. В результате мумия была конфискована и заключена, словно закоренелый нечестивец, в знаменитую турецкую тюрьму — Семибашенный замок, в котором, кстати, хранились огромные запасы соли, положенные туда еще византийцами и пребывавшие в неприкосновенности со времен взятия Константинополя.
Шведский гость был не единственным королем, просиживавшим штаны в столице. Одно время здесь обитал Текели, претендент на венгерскую корону, получивший лицензию виноторговца и пенсион — пять талеров в день. «Жил он на одной из самых гнусных улиц города… Его внешний облик весьма изменился: цвет лица стал бледным, он исхудал, у него распухли ноги; у врагов он вызывал пренебрежительную усмешку». Во время неудачных мирных переговоров 1689 года и турки, и австрийцы заявляли о своем презрении к Текели; однако когда последние потребовали выдать его как мятежника, турецкий представитель заявил, что у него нет намерения стать убийцей этого человека. Голландский посол, посредник на переговорах, сказал, что турки используют Текели в роли пса, на что турок воскликнул: «Да, Текели действительно пес, который ложится или встает, лает или молчит по желанию султана. Это не просто пес, а пес падишаха османов — и по мановению руки повелителя он может превратиться в ужасного льва». В 1697 году османские власти вспомнили про Текели. Однажды, когда тот, страдая подагрой, направлялся в баню, «его бросили в повозку, словно бревно, и повезли делать королем».
Османская артиллерия представляла собой беспорядочное собрание разнокалиберных пушек, некоторые из которых были невообразимо стары, как, например, те средневековые железные великаны, что охраняли Босфор и стреляли гигантскими гранитными ядрами; в 1805 году одна из них, после организованной французским военным атташе генеральной чистки, всадила ядро в британский фрегат, избавив, таким образом, Константинополь от бомбардировки с моря. Другие пушки были поновее, но не слишком надежны; многие из них были захвачены у русских и австрийцев. Мушкеты у солдат тоже были самых разных калибров, так что им приходилось таскать с собой пули всех возможных размеров. Возможно, наиболее ярким выражением сути османского «старого порядка» было зрелище имперского галеона, ложащегося в дрейф, когда наступало время обеда: команда опускала якорь, поднимала весла, убирала паруса, и по всему кораблю загорались маленькие костры: люди собирались на баке, на корме, рассаживались вокруг мачты или помешивали в котелке похлебку на главной палубе. Каждая группка моряков, одобрительно принюхивающихся к ароматам своей стряпни, представляла собой отдельный маленький мирок.
Ясный свет, некогда изливавшийся из безмятежного центра империи и доходивший до ее самых беспокойных окраин, потускнел и стал мутным, словно цвета изникских изразцов. Все темнее и темнее становилось в империи: все более непроглядным был сумрак, все более скрытными, беспомощными и в глубине души растерянными — вельможи, все более неуверенными и половинчатыми — их действия. Введение нового налога каждый раз влекло за собой создание особой службы, которая его собирала. Даже безупречно точная оценка имуществ, некогда проводившаяся перед военными кампаниями и после них, чтобы определить размеры добычи и справедливо ее распределить, в XVII веке по большей части стала достоянием истории, отчего сами богатства империи превратились в полузабытое предание, и об их размерах можно было судить лишь приблизительно. В платежных ведомостях числилось пятьдесят тысяч янычар, однако о количестве людей, готовых и способных встать под ружье в случае войны, до ее начала можно было только гадать, и, как правило, реальность подтверждала самые пессимистичные догадки, поскольку безуспешная война была такой статьей расходов, которой стремились избежать даже сипахи.
В 1593 году Джон Сандерсон, пользуясь сведениями, сообщенными ему местными властями, составил список населения Стамбула, численность которого в общей сложности составляла 1 231 207 человек; причем самое интересное в этом списке то, как он оформлен.
Визири (я называю их вице-королями) 6
Муфтий 1
Женщины и дети всех сословий, христиане, евреи, турки и т. п. 600 000 [65]
19
Кёпрюлю и Вена
65
Этот пример логики «старого порядка» напоминает запись в статистическом документе, который Александр Герцен видел, будучи в сибирской ссылке: «Утопших — 2, причины утопления неизвестны — 2», и в графе «Итого» выставлено «4».
Династия Османа горной вершиной возвышалась над немногочисленными генеалогическими древами своих подданных; однако в империи все же существовали и другие старинные семейства. Всех потомков сестры Пророка называли эмирами; они имели право носить зеленые тюрбаны, и в том случае, если эмир совершал проступок, судить его было можно, а наказывать — нет. Кантемир рассказывает, что до сорока лет они были «мужами великих достоинств, знаний и мудрости», а затем «если и не превращались в совершенных безумцев, то, во всяком случае, выказывали признаки легкомыслия и глупости». Потомки великого визиря, который скрыл смерть Мехмеда I и придумал шевелить руками покойника, чтобы обмануть солдат, носили титул ханов и упорно избегали любых государственных должностей «из страха потерять все, что имеют. Султан оказывает им величайшие почести, дважды в год приходит к ним домой, разделяет с ними трапезу и позволяет им наносить ответные визиты; при этом, приветствуя их, он слегка привстает с места, говорит „мир вам“ и даже приглашает их сесть».