Величие и крах Османской империи. Властители бескрайних горизонтов

Гудвин Джейсон

В 1644 году венецианцы позволили мальтийской эскадре, везущей награбленную у османов добычу, встать на якорь у южного берега Крита. Рыцари передали им мальчика, которого считали сыном султана (он был захвачен на флагмане флотилии с паломниками, направлявшимися в Мекку). [67] Ибрагим, обезумевший от гнева еще больше обычного, собирался уже объявить морской поход против Мальты, когда советники предложили ему напасть на Крит, застав венецианцев врасплох. Извинения венецианского посла были приняты со всей любезностью, и 30 апреля 1645 года османский флот вышел из Дарданелл — якобы для того, чтобы отобрать Мальту у рыцарей. Неожиданность издавна присутствовала в арсенале турецких военных уловок; сам Мехмед II,

когда его однажды спросили, куда направляется османская армия, ответил: «Если бы даже хоть один волосок в моей бороде знал мои планы, я вырвал бы его».

67

Его мать была кормилицей сына Ибрагима от его официальной жены, и говорили, что Ибрагим открыто проявлял больше любви к сыну кормилицы. На корабле мальчик оказался потому, что глава черных евнухов, почуяв, что назревает скандал, захотел удалить его от двора. Венецианский губернатор Крита, не поверивший слуху о высочайшем происхождении пленника, отослал его на воспитание в Венецию, где тот стал монахом, известным под прозвищем падре Оттомано.

Но и венецианцев, стреляных воробьев, провести на мякине было непросто. Они усилили гарнизоны своих крепостей на Крите и призвали на службу ополченцев из местных жителей. Впрочем, это не помешало туркам довольно быстро пройти весь остров — к июлю 1645 года они уже были под стенами Кандии. Здесь венецианцы встали насмерть; их сопротивление было таким упорным, что одно поколение сменилось другим, а турки все никак не могли взять крепость. В 1648 году венецианский флот блокировал Дарданеллы. Военное унижение, в конечном итоге приведшее к власти Ахмеда Кёпрюлю, стоило трона и жизни султану Ибрагиму. «Изменник! — кричал он тому, кто объявил ему о низложении. — Разве я не твой падишах?» — «Ты не падишах, — был ответ, — ибо ты ни во что не ставишь справедливость и благочестие. Ты погряз в разврате, растратил свои годы и казну государства на нелепые причуды; порок и жестокость правили миром при твоем попустительстве. Ты недостоин трона, ибо свернул с пути, по которому шли твои предки». 8 августа 1648 года, за несколько часов до захода солнца и за несколько дней до того, как великий муфтий издал фетву, разрешающую казнь Ибрагима, высшие сановники империи присягнули султану Мехмеду IV. Церемония была весьма немноголюдной — боялись, что большая толпа может напугать восьмилетнего мальчика.

Султан Мехмед вырос и достиг совершеннолетия, Ахмед Кёпрюлю стал великим визирем и скончался, на смену ему пришел его сын — а осада Кандии все продолжалась. Фазыл Ахмед Кёпрюлю, «сокрушитель колоколов нечестивых народов», не столь склонный к жестокости, как его отец, подарил империи десять лет мудрого и умеренного правления; он мог позволить себе на протяжении трех лет, с 1666 по 1669 год, лично руководить осадой и при этом оставаться у руля государства. Поначалу венецианцы были полны решимости показать на примере Крита, что Венеция остается великой державой, однако затем, отчаявшись, попытались откупиться от турок. Ответ Фазыла Ахмеда был краток: «Мы не торговцы. Мы ведем войну для того, чтобы взять Крит».

Гарнизон Кандии держался стойко. Через некоторое время крепость стала напоминать термитник: на подмогу осажденным прибывали все новые и новые добровольцы со всей Европы, а стены были изъязвлены брешами. Турки вели осаду, мастерски применяя инженерное искусство, в котором им не было равных и которое затем они забыли настолько прочно, что в XIX веке французам пришлось заново учить их основам тактики продольных окопов, которые сами турки в свое время и изобрели. В последние три года войны погибло 30 тысяч турок и 12 тысяч венецианцев. Было проведено 56 штурмов и 96 вылазок; обе стороны взорвали ровно по 1364 мины. Но в конце концов 6 сентября 1669 года комендант Франческо Морозини (которому предстояло войти в историю с прозвищем Пелопонесский, поскольку позже он отвоевал у турок этот греческий полуостров) сдал крепость на почетных условиях, и Крит вошел в состав османского государства.

Впрочем, это было одно из последних территориальных приобретений империи, а в пределах Средиземноморья, по всей видимости, самое последнее. На севере, в бескрайних степных просторах

за Черным морем, на границах с Россией и Польшей, империя предпринимала попытки справиться с казаками и подчинить своей власти Подолию и Украину, причем на первых порах ей сопутствовал успех. В 1676 году османы принудили польского короля Яна Собесского уступить им весь этот регион. В их руки перешла грозная крепость Каменец; в украинский чернозем были воткнуты турецкие бунчуки — однако через три дня после подписания договора скончался Фазыл Ахмед Кёпрюлю. Казаки бросили заигрывать с Османской империей, поскольку мощь русской армии производила на них более сильное впечатление. Пост великого визиря достался выдвиженцу семьи Кёпрюлю Кара-Мустафе, то есть Черному Мустафе, чье лицо было сильно обожжено в одном из стамбульских пожаров.

В июне 1683 года османское войско прошло парадом по улицам Эдирне, после чего направилось к Софии, а затем к Белграду. Вместе с армией выехал и султан Мехмед IV — властитель, более сведущий в искусстве охоты, нежели в премудростях военного дела. Добравшись до Белграда, он остался охотиться в окрестностях города, меж тем как его огромная армия продолжала продвигаться вверх по Дунаю под командованием Кара-Мустафы, который, по словам младшего современника, «был мужем, чья храбрость не уступала уму, воинственным и честолюбивым». В союзники был взят один венгерский мятежник; Габсбурги были на удивление расположены к мирным переговорам.

В самом начале кампании Кара-Мустафа принял решение, которое оказалось роковым: не объявлять цели похода. В результате перепуганные Австрия и Польша мгновенно договорились оказать друг другу помощь в случае нападения, кто бы ему ни подвергся, — и как только османская армия вторглась на территорию, принадлежащую Габсбургам, император напомнил полякам об этом договоре.

В Вене царила паника. Армия, вышедшая навстречу туркам, поспешно вернулась назад, отступив перед колоссальным османским войском, похожим на океанский прилив. В кампании участвовало, вероятно, около четверти миллиона османских солдат, которых сопровождали (а точнее, двигались впереди и с флангов) татарские конники, явившиеся из далекого Крыма по призыву султана. У турок они вызывали ужас не меньший, чем у христиан; они никому не подчинялись и преследовали свои собственные цели.

Информация о продвижении турок доходила до венцев в искаженном виде: так, небольшая стычка в арьергарде отступающей австрийской армии, потребовавшая, правда, личного участия главнокомандующего, герцога Лотарингского, породила панические слухи о полном разгроме. Жители города стали паковать пожитки. Император Леопольд имел склонность прислушиваться к любому своему собеседнику и следовать каждому новому совету; теперь он никак не мог решить, в чем заключается его долг как императора: остаться в городе и подвергнуться риску быть захваченным неприятелем или уехать. Когда его наконец убедили, что ему следует покинуть столицу вместе со всей своей семьей, императорской кавалькаде пришлось тайком пробираться между огнями татарских бивачных костров.

В предшествующие годы крепостные стены Вены подновляли, но не очень усердно; теперь в городе шли инспекции провиантских складов, а бюргеры вместе с чернорабочими укрепляли фортификации. Драгоценности императорской казны были увезены в безопасное место. Средства для выплат солдатам и занятым на укреплении стен горожанам поступали отчасти из займов у покидавших Вену вельмож, отчасти же из арестованных доходов примаса Венгрии, который находился где-то за тридевять земель, далеко от опасностей войны. 13 июля комендант Вены Штаремберг приказал очистить местность перед гласисом, то есть внешней стеной, от незаконно понастроенных там домов, чтобы лишить нападающих возможного укрытия.

Это было весьма своевременное решение. На следующий день Кара-Мустафа уже разбил под Веной свой лагерь, столь совершенный и стройный, что людям, стоящим на стенах австрийской столицы, казалось, будто турки воздвигли рядом с их городом свой собственный — только Вена росла тысячу лет, а османский город затмил ее великолепие за каких-то два дня. Перед входом в резиденцию Кара-Мустафы был посажен роскошный сад, а сама эта резиденция, сотворенная из шелка, хлопка и драгоценных ковров, великолепием не уступала любому дворцу.