Великий Гэтсби
Шрифт:
Я не сдержался и выдохнул нечто вроде «ах, ты…» Видимо, у мистера Клипспрингера был действительно стопроцентный слух, потому что он еще больше занервничал:
— Да, да… Я, знаете ли, позвонил, чтобы попросить вас об одной пустячной услуге: там осталась пара туфель… Думаю, вам не составит труда отправить их с лакеем. Понимаете, старые теннисные туфли, а вот ведь привык — прямо обезножел, знаете ли… будьте так любезны, отправьте по адресу: для передачи Б. Ф.
Я нажал на рычаг, потому что терпение мое лопнуло…
А потом я испытал чувство глубочайшего стыда за Гэтсби, вернее,
С утра, в день похорон я поехал в Нью — Йорк переговорить с Мейером Вольфсхаймом, поскольку не видел другого способа связаться с ним. Справившись у мальчика — лифтера, я толкнул оказавшуюся незапертой дверь со скромной вывеской «Холдинговая компания „Свастика“ и оказался в совершенно пустом и на первый взгляд безлюдном помещении.
— Э — э-эй, здесь есть кто-нибудь? — несколько раз громко прокричал я, но только эхо гулко отозвалось в звенящей пустоте. И только через какое-то время из боковой комнаты донесся отголосок ожесточенного спора, а потом в приемной появилась хорошенькая еврейка и прямо-таки пронзила меня тяжелым взглядом громадных черных глазищ.
— Никого нет, — сказала она нарочито противным голосом. — Мистер Вольфсхайм в Чикаго.
По крайней мере, первое из ее утверждений не соответствовало действительности, и мне было прекрасно слышно, как в боковой комнате начали насвистывать „Розарий“, нещадно при этом фальшивя.
— Передайте боссу, что с ним хотел бы увидеться мистер Каррауэй.
— Доставить его вам из Чикаго, а?
В этот момент художественный свист прекратился, и в боковой комнате раздался чей-то голос, причем с характерными интонациями Вольфсхайма:
— Стелла, куда же ты запропастилась?
— Вот — бумага, карандаш… Напишите, кто вы такой, и оставьте на том столе. Когда вернется — передам, — скороговоркой выпалила красавица — секретарша.
— Но я же знаю, что он здесь!
Она сделала шаг вперед, грозно насупилась, уперла руки в крутые бедра и встала передо мной, словно пытаясь перекрыть проход растопыренными локтями.
— Молодой человек, — сердито начала она, — чему вас учили в детстве? Что это за манера лезть напролом? Сказала, в Чикаго, значит, в Чикаго!
Я сослался на Гэтсби.
— О — о-о, — она бросила на меня пристальный взгляд. — Погодите, погодите… Как вы сказали, вас величают?
Она скрылась в боковой комнате, а через несколько секунд на пороге появился Мейер Вольфсхайм и с важным видом протянул мне обе руки. Он провел меня в кабинет, полным скорби голосом напомнил, какой это горестный для всех нас день, и предложил сигару.
— Да — с, память, знаете ли, уже не та, — начал он задушевным тоном, — но я прекрасно помню день нашего знакомства. Молодой майор, только что из армии, герой войны, грудь в крестах… Да — с! И беден, как церковная мышь.
Знали бы вы, сколько ему пришлось ходить в мундире, пока не поднакопил на
— И вы помогали ему на первых порах? — поинтересовался я.
— Помогал! Да я из него человека сделал…
— О — о-о!
— Я вытащил его за уши. С самого дна, из сточных ям, да — с. Смотрю, обходительный молодой человек, не без манер, — а когда он рассказал, что был в Оггсфорде, я сразу смекнул, толк из него будет! Сказал, чтобы вступил в „Американский легион“, а там он уже сам себя показал. Потом подвернулось одно дельце в Олбани, он провернул его для одного моего старого клиента. И пошло, поехало… Мы с ним были вот так, — Вольфсхайм сунул мне под нос два пальца — сардельки, — вот так мы с ним и были — куда один, туда и другой!
„В самом деле, уж не являлся ли тот скандал с „Мировой серией“ в девятьсот девятнадцатом результатом их „плодотворного сотрудничества“?“ — подумал я.
— Теперь его не стало, — сказал я после паузы, — и вы, его ближайший друг и наставник, наверняка захотите проститься с ним сегодня…
— Надо бы проститься…
— Значит, буду ждать…
Волосы в ноздрях Вольфсхайма воинственно встопорщились и опали, на глаза навернулись крупные слезы.
— Вы не понимаете… Я не могу… не могу я впутываться в такие дела, — сказал он.
— Никаких дел нет. Все кончено и впутываться, собственно говоря, не в чего…
— Вы не понимаете… Там произошло убийство, а мне никак нельзя впутываться в такие дела. Был бы я помоложе — тогда другое дело. Да — с, если бы тогда убили моего друга, можете поверить, я бы до самого конца не отходил от его тела ни на шаг. Скажете, сентиментальничает, мол, старик — Мейер; но так оно и было бы тогда — ни на шаг и до самого конца…
Я понял, что мне его не переубедить: по каким-то одному ему известным причинам он уже принял решение не приезжать. Я молча поднялся.
— А вы сами-то учились в каком-нибудь колледже? — неожиданно поинтересовался он.
На одно мгновение мне показалось, что он намеревается заговорить со мной о пресловутых „х — хонтактах“, но Вольфсхайм сдержанно кивнул и пожал мне руку.
— Послушайте, что я вам скажу, — медленно начал он. — Друзья… С ними нужно по — людски, когда они живые, а мертвые — мертвым это без разницы. Вот так-то…
Когда я вышел из его офиса, лоснящиеся бока свинцово — черных облаков, готовы были вот — вот лопнуть, так что пока я добрался до Вест — Эгга, то вымок до нитки под нудно моросящим дождем. Я переменил промокшую одежду и постучал в соседнюю дверь. В холле мистер Гетц взволнованно мерил шагами крепкие дубовые половицы. Похоже, он все больше восторгался неоспоримыми успехами отпрыска и его баснословным, на его взгляд, богатством и жаждал найти в моем лице благодарного и внимательного собеседника, чтобы похвалиться чем-то, припасенным специально для такого случая.