Великий Гэтсби
Шрифт:
Было уже девять часов, когда мы позавтракали и вышли на веранду. За ночь погода окончательно переменилась, и в воздухе запахло приближающейся осенью. Садовник, единственный из прежней прислуги, подошел к веранде и остановился у лестницы.
— Я тут собрался выкачать сегодня воду из бассейна, мистер Гэтсби. Листья того и гляди посыплются, опять начнется морока с трубами.
— Не надо этого делать сегодня, — ответил Гэтсби. Он повернулся ко мне. — Представляете, старина, за все лето я так и не окунулся ни разу.
Я посмотрел на часы и поднялся.
— Осталось двенадцать минут до поезда.
Ужасно не хотелось ехать в офис. Я знал, что
— Так я позвоню вам? — спросил я.
— Звоните, звоните, старина.
— Тогда, где-то около полудня… Из города. Мы спустились по лестнице.
— Дейзи должна позвонить… — он с надеждой посмотрел на меня, словно ждал подтверждения.
— Да… да… должна…
— Тогда до свиданья.
Мы пожали друг другу руки, и я ушел. У живой изгороди я резко остановился, потом обернулся и посмотрел в его сторону:
— Мерзавцы! Какие же они мерзавцы! — громко закричал я на всю округу. — Они и мизинца вашего не стоят!
Я был необыкновенно доволен, что произнес эти слова. Фактически, это были мои первые слова одобрения в его адрес, если вспомнить о том, что я изначально относился к нему с предубеждением. Сначала он смущенно кивнул, потом заразительно улыбнулся, словно никогда в этом и не сомневался. Его розовый костюм показался мне особенно безвкусным на фоне белого мрамора лестницы, и я вспомнил тот первый вечер трехмесячной давности, когда впервые перешагнул порог его «родового гнезда». Газон и подъездная аллея были забиты толпами гостей, зубоскалящих по поводу происхождения хозяина и его огромного состояния, а он стоял на веранде и махал рукой, прощаясь с ними, и за напускным безразличием скрывал от нескромных взглядов свои пылкие юношеские мечты.
Я поблагодарил его за гостеприимство. Мы всегда благодарили его за это — и я, и другие.
— До свиданья! — крикнул я. — Завтрак был просто великолепным!
В офисе я попытался какое-то время поработать, даже начал составлять реестр биржевой котировки акций, но это занятие показалось мне настолько утомительным, что я и сам не заметил, как задремал во вращающемся кресле, уткнувшись носом в бумаги. Пронзительная трель телефонного звонка разбудила меня около полудня, и я подскочил как ошпаренный со слипшимися от пота и всклокоченными волосами. Это была Джордан Бейкер. Она часто звонила мне в это время — рассеянный образ жизни, с бесконечными переездами из одного отеля в другой, зваными ужинами в клубах и ночевками у бесчисленных друзей делали ее практически недосягаемой. Обычно она звонила второпях, с очередного турнира, ее голос напоминал о свежести и прохладе нежно — зеленой травки ухоженного поля для гольфа, но сегодня он был непривычно сухим и даже грубоватым.
— Я только что уехала от них, — сказала она. — Я в Хемпстеде, а во второй половине дня буду в Саутгемптоне.
Возможно, она поступила правильно, оставив их наедине, но что-то в ее словах разозлило меня, а следующая фраза просто выбила из колеи.
— Вы были не так уж и галантны прошлым вечером!
— Полноте, до того ли мне было вчера… После минутной паузы она произнесла:
— Тем не менее, мне хотелось бы с вами встретиться.
— Мне бы тоже этого хотелось…
— Я могла бы отложить поездку в Саутгемптон. Может быть, увидимся в городе?
— Мне очень жаль, но сегодня…
— Вы меня
— Понимаете, сегодня… Ну, я решительно не могу… Знаете, тут накопилось всякого…
Мы поговорили еще несколько минут в таком же духе, а потом разговор внезапно оборвался. Я даже не помню, кто из нас первым повесил трубку, вернее, это было мне совершенно безразлично. Я все равно не смог бы вести с ней непринужденную беседу за чашкой чая.
Потом я позвонил Гэтсби, но линия была все время занята. Я повторил вызов четыре раза, пока потерявшая терпение барышня — телефонистка не сообщила мне, что линию держат открытой для междугородней связи с Детройтом. Я посмотрел на расписание и решил, что нужно попасть на поезд, отправляющийся в Вест — Эгг в 15.50. Потом откинулся на спинку кресла и попытался собраться с мыслями. На моих часах было только двенадцать…
Этим утром я специально пересел на противоположный ряд сидений, задолго до того, как поезд стал притормаживать перед разводным мостом. Почему-то мне казалось, что любители острых ощущений продолжают бродить меж куч пепла и золы, вездесущие мальчишки разглядывают почерневшие пятна на пыльной дороге, а какой-нибудь словоохотливый очевидец уже в сотый раз пересказывает давешнюю историю, вспоминая и прибавляя такие подробности, в которые и сам уже не верит; и с каждым разом рассказ будет звучать все менее правдоподобно, пока трагедия Миртл Вильсон окончательно не забудется и перестанет хоть кого-нибудь занимать. Поэтому мне хотелось бы вернуться немного назад и рассказать о том, что же происходило на Поле Пепла после нашего отъезда.
Долго не могли разыскать ее сестру — Кэтрин. Должно быть, в тот день она изменила своим привычкам и была безобразно пьяна, до полусмерти накачавшись ликером. Она слегка протрезвела по дороге, но была еще не в состоянии понять, что карета «скорой помощи» уже увезла Миртл во Флашинг. Когда же общими усилиями ей это втолковали, она сразу же упала в обморок, словно это было самым ужасным из всего, что произошло. Кто-то из местных — то ли по простоте душевной, то ли по природной глупости — усадил нетрезвую Кэтрин в машину и отвез во Флашинг для ночного бдения у тела усопшей.
Даже за полночь потоки соболезнующих и любопытствующих не уменьшались — люди все подходили и подходили; Джордж Вильсон по — прежнему сидел на диванчике и раскачивался из стороны в сторону — только уже не стенал. Вначале никто не догадался прикрыть дверь его офиса, и мало кто из визитеров удержался от соблазна поглазеть на безутешного вдовца. Потом кто-то сказал, что, мол, не по — людски это, и дверь закрыли. Михаэлис и несколько мужчин все время оставались рядом с ним — вначале их было четверо или пятеро, потом осталось двое или трое. Поздно ночью Михаэлис попросил какого-то совершенно постороннего человека посидеть с Вильсоном четверть часа, пока он сбегает сварить кофе. Потом вернулся и просидел с ним до самого рассвета.
Наверное, часа в три ночи Вильсон стал понемногу приходить в себя — и если не успокоился, то перестал бессвязно бормотать и стал рассказывать Михаэлису о желтой машине. Говорил, что доберется до ее хозяина, а потом вдруг вспомнил, как несколько месяцев тому назад Миртл вернулась домой с подбитым глазом и расквашенным носом. Должно быть, услышав свои собственные слова, он вдруг содрогнулся и опять начал раскачиваться из стороны в сторону и причитать: «О, Бо — ооже мой… Бо — ооже мой…» Михаэлис пытался как-нибудь отвлечь и успокоить несчастного.