Великое море. Человеческая история Средиземноморья
Шрифт:
IV
Овладение водами вблизи дома было необходимой прелюдией к более амбициозным предприятиям в Византии и исламских землях. Венеция должна была очистить Адриатику от мусульманских флотов, пока Бари удерживали мусульманские эмиры (между 847 и 871 годами); в 880 году она была вознаграждена за свои усилия привилегией от благодарного византийского императора. В 992 году Венеция вновь пришла на помощь Византии и получила по этому случаю право на торговлю.14 Пизанцы и генуэзцы не имели такого могущественного покровителя, как греческий император, и полагались на собственные силы. В 1063 году пизанцы совершили набег на порт мусульманского Палермо, уничтожив несколько вражеских кораблей и захватив большую цепь, протянувшуюся через гавань, чтобы отгородиться от таких нарушителей, как они сами. Они не проникли дальше причала, но все равно унесли с собой огромную добычу.15 Свою прибыль они использовали во славу Божию, пожертвовав часть ее на строительство великого собора Санта-Мария, который начали возводить пизанцы, и если что и свидетельствовало о растущем процветании города, так это эта великолепная мраморная церковь.
Эти вылазки порождали ощущение, что они участвуют в священной борьбе с мусульманами. Бог вознаградит их усилия победой, добычей и пока еще неопределенными духовными благами. Не было резкой границы, разделяющей материальные
Даже без графа Роджера итальянские союзники были рады продвигаться вперед в 1087 году. Папа Виктор III приветствовал участников экспедиции в Риме, где они приобрели кошельки паломников, свидетельствующие о том, что они посетили святилище Святого Петра. Это взволновало современных историков крестовых походов, которые справедливо настаивают на том, что, начиная с проповеди Первого крестового похода в 1095 году и далее, к крестоносцам относились как к паломникам: "Паломничество и священная война явно сближались".21 Как и в Палермо, итальянцы нанесли большой ущерб, совершив набег на Махдию, но не взяли город и, вероятно, не рассчитывали на это. Своими трофеями они смогли оплатить строительство церкви Сан-Систо-ин-Кортевеккья в самом центре Пизы, фасад которой они украсили керамикой, захваченной в Махдии.22 Кроме того, пизанцы заказали победную поэму на латыни. Песнь о победе пизанцев" (Carmen in victoriam Pisanorum) полна библейских образов, напоминающих о борьбе сынов Израиля со своими языческими соседями. Махдийцы, мадианиты, в версии поэта превращаются в древних мадианитян, а пизанцы видят себя наследниками Маккавеев и, более того, Моисея: "Lo! Евреи снова разоряют Египет и радуются, что победили фараона; они переходят Великое море, как будто это самая сухая земля; Моисей черпает воду из самого твердого камня".23 Поэма навевает ликующую атмосферу, в которой святое дело борьбы с неверными преобладает над просто коммерческими соображениями.
О том, что отношения между Пизой и мусульманами не всегда были антагонистическими, свидетельствует исламская керамика, которую пизанцы использовали для украшения своих церквей.24 Эта керамика, покрытая глазурью и красочно декорированная, по стилю отличалась от более простых изделий, производившихся в Западной Европе, и, вставленные в экстерьеры церквей, они сверкали на солнце, как драгоценные камни.25 Большие чаши, или бачини, вставленные в башни и фасады церквей в Пизе, рассказывают интригующую историю не только о войне, но и о торговле и увлечении предметами с Востока. Церкви, построенные в одиннадцатом веке, украшали свои экстерьеры изящной египетской керамикой. Горшки из Сицилии и Туниса поступали как до, так и после Махдийской кампании; Марокко присылало в Пизу большое количество более простой керамики зеленого и коричневого цвета, покрытой голубоватой глазурью. Пизанцы настолько привыкли к этому типу декора, что продолжали вставлять бачини в церковные башни еще долго после того, как в XIII веке у них появилась собственная глазурованная керамическая промышленность. Итальянцы приобрели у мусульман не только керамику, но и заимствовали технологию, заложив основы майоликовой промышленности Италии эпохи Возрождения.
На чаше, вставленной в фасад церкви Сан-Пьеро-а-Градо близ Пизы, изображено трехмачтовое судно с треугольными парусами, резко изогнутым носом и крутой крышей; это корабль с мусульманской Майорки, и его дизайн очень стилизован.26 Несмотря на это, изображение передает размытое впечатление от громоздкого парусного судна, которое перевозило товары между Испанией, Африкой и Сицилией во времена исламской гегемонии в южных водах Средиземноморья. Оно соответствует описанию в письмах Генизы очень вместительных кораблей, известных как qunbar, которые перевозили как тяжелые грузы, так и пассажиров.27 На другой чаше изображена меньшая лодка, оснащенная веслами и парусом, бок о бок с двухмачтовым кораблем, и это может быть изображением быстрой, длинной, низкой, гладкой галеры.28 И снова нам на помощь приходят письма Генизы. Там фигурируют легкие галеры, называемые гурабами; это слово означает острие меча, поскольку они способны рассекать волны. В качестве альтернативы длинная низкая лодка может быть карибом, морской баржей, способной пройти весь путь от Туниса до Сирии.29
V
Проблемы мусульманского господства в Средиземноморье стали решаться в конце одиннадцатого века. Христианская экспансия в мусульманское Средиземноморье началась в 1060-х годах после вторжения на Сицилию войск Роберта Гискара и его брата Роже де Хотевиля, нормандских рыцарей, которые уже успели захватить лангобардские и византийские владения на юге Италии. В 1061 году, за десять лет до того, как они захватили Бари, столицу византийской провинции, известной как "Лонгобардия", они поддались искушению пересечь Мессинский пролив и вмешаться в ожесточенные распри между тремя эмирами, которые господствовали на Сицилии и практически не замечали норманнской угрозы. Один из этих эмиров, ибн аль-Хавас, держал под охраной собственную сестру в городе Энна, расположенном на вершине холма; она была женой могущественного и нелюдимого эмира Катании ибн ат-Тхимна, попытки которого вернуть ее силой не увенчались успехом. В отчаянии ибн ат-Тхимна
Тем не менее, характер острова быстро не изменился. На протяжении большей части двенадцатого века Сицилия оставалась домом для смешанного населения, состоявшего из мусульман, которые составляли большинство около 1100 года, греков, которые были чуть менее многочисленны, и евреев, составлявших, возможно, 5 процентов от всего населения, а латинские поселенцы, будь то норманны или "ломбардцы", составляли менее 1 процента. Греки были сосредоточены на северо-востоке Сицилии, в районе вокруг Этны, известном как Валь-Демоне, и, в частности, в Мессине, которая стала главной верфью нормандской Сицилии. Каждой группе была предоставлена значительная автономия: свобода исповедовать свою религию, что было закреплено в "договорах о капитуляции", заключенных с завоеванными городами, такими как Энна; собственные суды для рассмотрения дел между единоверцами; гарантия защиты графа при условии уплаты мусульманами и евреями гезии, или налога на опрос, который был просто продолжением мусульманского налога джизья, уплачиваемого народами Книги, только теперь христиане были освобождены, а мусульмане - обязаны.
Завоевание Робертом Гискаром византийской провинции на юге Италии и соседних лангобардских княжеств вызвало тем временем сильный гнев византийского императора. Отношения между папством и Греческой православной церковью неуклонно ухудшались в XI веке, поскольку папы стали подчеркивать свою власть над всем христианством, а победы норманнов грозили отторгнуть южную Италию от греческой церковной верности. Хотя "Восточный раскол" 1054 года часто рассматривается как решающий момент в разрыве между католическим Западом и православным Востоком, события того года были еще одним моментом в длинном каталоге ссор: папский легат Гумберт из Сильва Кандида обрушил на главный алтарь Святой Софии в Константинополе буллу об отлучении, направленную против Константинопольского патриарха и его господина, императора. Византийцы умело балансировали между латинским и греческим языками в прибрежных городах Апулии, где латинские епископы зачастую охотнее признавали власть Константинополя, по крайней мере в политических вопросах, чем власть западных правителей, включая папу. Приход норманнов настроил латинян против латинян, а греков против греков; в результате норманнского завоевания носка Италии, Калабрии, а затем и Сицилии многие тысячи греков оказались под властью брата Роберта - Роджера. После падения Бари в 1071 году вражда норманнов только усилилась, поскольку Роберт планировал вторжение на византийские территории, обращенные к Италии через Адриатику. Он рассматривал Диррахион и Ионические острова как ворота, через которые он мог бы проникнуть глубоко на византийскую территорию с помощью своего сына, белокурого великана Боэмонда. Поводом для похода против Византии Роберту послужило то, что он действовал от имени свергнутого и изгнанного императора Михаила Дукаса; он принял в свою свиту беглого монаха, которого объявил Михаилом. Он выставил этого монаха в императорском одеянии перед стенами Диррахиона, после чего (историк Анна Комнене настаивает) "Михаил" был немедленно и шумно осужден как самозванец горожанами, выстроившимися вдоль крепостных стен. Можно было бы ожидать, что Анна скажет это, поскольку она была дочерью царствующего императора Алексия Комнина, основателя энергичной династии, чьи военные и политические успехи привели к большому оживлению в судьбе Византии. Анна подозревала, и с этим трудно не согласиться, что Роберт стремился к константинопольскому трону. Нападение на Албанию было лишь первым этапом войны, которую он намеревался провести по Виа Эгнатия в самое сердце Византии.
В 1081-2 годах Роберт построил флот из кораблей, способных нести массивные осадные башни, покрытые шкурами животных, намереваясь начать морское нападение на Диррахион, в то время как Боэмонд должен был продвигаться по суше, высадившись в Валоне дальше по побережью. Было лето, и моря должны были оставаться спокойными, но Анна Комнина сообщила, что Бог проявил благосклонность к византийцам, послав сильную бурю, которая рассеяла и уничтожила флот Роберта. Когда тучи рассеялись, башни, построенные на кораблях, отяжелели от намокших шкур и рухнули на палубу. Корабли были затоплены, а Роберту и нескольким его людям посчастливилось выжить, выбросившись на берег. Даже перед лицом таких испытаний упрямый Роберт Гискар не счел это божественной карой, а был полон решимости возобновить атаку.31 Роберт собрал оставшиеся силы и осадил Диррахион, выдвинув вперед еще несколько массивных осадных башен, которые возвышались над стенами. Эти стены были построены так прочно, что, по словам византийских писателей, две колесницы могли проехать друг по другу - образ, который больше обязан Гомеру, чем реалиям войны XI века, из которой колесницы уже давно исчезли. Диррахион можно было завоевать только вероломством и обманом. В конце концов амальфитанский купец открыл ворота города перед захватчиками.32
У Алексиоса было хитроумное решение проблемы, как вести войну с сильным противником на западной оконечности его империи. Его флот не был способен сражаться и побеждать так далеко от дома. Морская мощь Византии была ограничена Эгейским морем, а на суше у Византии было достаточно проблем: турки-сельджуки, атаковавшие ее восточные границы в Малой Азии, славяне на Балканах, не говоря уже о борьбе группировок в самом Константинополе. Византийцы предпочитали дипломатию конфликтам, но, очевидно, одной дипломатией Роберта Гискарда было не укротить. Вместо этого дипломатия была направлена в другое место, в Венецию, чьи купцы жили в страхе перед конфликтами, которые могли бы сделать выход из Адриатики непроходимым. Победа норманнов в Албании позволила бы южноитальянским флотам контролировать выход в Адриатику. Венеция всегда была счастлива, если держава, контролирующая западное побережье южной Адриатики, не контролировала и восточное. Поэтому венецианцы согласились оказать военно-морскую помощь флоту Гвискара у Диррахиона. Они отправились в плавание, неся с собой груды тяжелых балок, утыканных гвоздями, и набросились на вражеские корабли, пробивая в них дыры. В итоге византийцы вернули себе Диррахион, а Роберт (столкнувшийся с неприятностями дома, в Италии) был вынужден отступить, хотя Боэмонд еще некоторое время продолжал сеять хаос в Албании. Когда Роберт вернулся к атаке, он был уже стар и болен, и умер во время кампании в 1085 году в Кефалонии, в маленьком порту Фискардо, который до сих пор носит его прозвище Гискар, "лукавый". Хотя Алексий и его двор с облегчением восприняли эту новость, это была далеко не последняя попытка правителей Южной Италии вторгнуться в Византию через Албанию.