Вельяминовы - Дорога на восток. Книга 2

Шульман Нелли

Свистел ветер, было уже сумрачно. Петя, наклонившись к Пестелю, отчего-то спросил: «Павел Иванович, а вы были при Бородино?»

— Я там ранен был, Петр Федорович, как и вы, — коротко улыбнулся Пестель. «А еще я был при Дрездене, Кульме, Лейпциге, в общем, — он махнул рукой, — там же, где и вы. Просто я пехотинец, а вы инженер, поэтому мы и не встречались. Сергей Иванович, — позвал он Муравьева-Апостола, — давайте мне знамя, я поеду вперед.

— Я командир полка, — нахмурился тот, — мне и…

— Вы отвечаете за солдат, — прервал его Петя, — а мы с Павлом Ивановичем старшие по званию, нам и разговаривать с ними, — он указал

рукой на холмы: «Они, конечно, в более выгодной позиции. Если они начнут стрелять, мы и минуты не продержимся».

Пестель взял знамя. Они, оторвавшись от шеренги офицеров, направились к подножию холмов. «А у вас золотая шпага за что, Петр Федорович, — вдруг спросил его полковник, — тоже, за Бородино, как у меня?»

Рыжие волосы Пети шевелил ветер, и он улыбнулся: «Нет, за Кульм. Я тогда за час, со своими солдатами, все нужные окопы отрыл, и флеши возвел. Нас, Павел Иванович, на поле боя не видно, мы все больше в грязи и воде возимся».

Они были уже совсем близко. Пестель крикнул: «Братцы! Перед вами Черниговский полк, люди, которые первыми обрели свободу…»

Над их головами засвистела картечь. Пестель, развернув лошадь, так и не выпуская знамени, приказал: «Петр Федорович, надо возвращаться к полку, построить его в оборонный порядок!»

Петя еще успел увидеть, как с холмов спускается кавалерия, как падает с лошади Муравьев-Апостол, а потом и он сам почувствовал острую, мгновенную боль в спине, и упал, зацепившись за стремя. Лошадь понесла, и он подумал: «Жарко. Это кровь. Господи, только бы с Женечкой и Степушкой было все в порядке, только бы они семью не тронули. Не тронут, их вины нет, ни в чем. Только моя, только моя…»

Лошадь внезапно дернулась, один из солдат Черниговского полка, что оказался рядом, вонзил ей штык в брюхо и Петя прошептал: «Зачем?»

— Сами наварили каши, сами ее и ешьте! — солдат выматерился. Петя, упав на окровавленный, в пороховой гари снег, потерял сознание.

Пестель очнулся уже в темноте. Он поднял веки. Застонав, даже не разобрав, кто перед ним, он спросил: «Что…, что с полком?».

— Тихо, тихо… — ее рука была ласковой, твердой.

— Выпей, — Джоанна дала ему немного водки. Он закашлялся. Приподнявшись, оглядевшись, Пестель увидел, что лежит в гуще леса, на расстеленной по земле шинели. Она разожгла костер и построила маленькое укрытие из веток.

— Их взяли в плен, — вздохнула Джоанна. «Почти всех. Кое-кто успел уползти, и я вынесла сюда нескольких легкораненых. Муравьев-Апостол, — она помолчала, — и полковник Воронцов-Вельяминов тоже в плену. Их уже увезли. Будет рискованно их освобождать, хоть я оружие и собрала. Брат Муравьева-Апостола застрелился, я это видела. У тебя голова разбита, — Пестель поднял руку и коснулся тряпки, — они думали, что ты мертв. Я сняла шинели с убитых, мы не замерзнем. И вторую лошадь привела, — Джоанна устроилась рядом с ним, и велела: «Спи. Тебе завтра в седле ехать».

Он быстро согрелся под наваленными на них шинелями. Поморщившись, — голова болела, — Пестель сказал: «Проселками доберемся до Тульчина. Я заберу золото, которое там у меня есть, в тайнике, и разделимся. Ты поедешь в столицу, за сыном, а я отправлюсь на юг. У меня там, — Пестель помолчал, — кое-какие друзья есть, с давних времен».

— Греки, — кивнула Джоанна. «Но Ипсиланти сейчас в плену».

— Зато все остальные на свободе, — ответил Пестель. Поворочавшись, он положил ее голову себе на плечо:

«Борьба не закончилась, а только начинается».

Джоанна улыбнулась: «Мы с Мишелем потом приедем к тебе, в Грецию. Если все удачно сложится».

— Именно так и будет, — уверенно ответил Пестель. Обняв ее, он шепнул: «Спи. Я люблю тебя».

Местечко Сквира

Он проснулся от плача ребенка за стеной. В крохотной, боковой каморке корчмы было даже жарко, пахло гусиным жиром, луком. Пестель, услышав тихий голос матери, что встала укачивать дитя, прижался губами к нежному плечу Джоанны. Она спала, положив белокурую голову на руку, размеренно, спокойно дыша. Они продали лошадей в первой же деревне, по дешевке, и там же купили крестьянскую одежду. Пестель пошарил рукой по полу. Найдя сигары, он прикурил от свечи. Джоанна пошевелилась, что-то пробормотала, и, казалось, уснула еще крепче.

— Всадники привлекают внимание, — сказала она, выезжая из леса. «Тем более, сразу видно, лошади у нас армейские».

Перевязанную голову он покрыл потрепанной, заячьего меха шапкой. За эти несколько дней у него отросла короткая, неухоженная бородка. Джоанна была в суконной юбке, старых сапогах и бараньей свитке. В селах она притворялась немой. Только здесь, в еврейском местечке, велев ему подождать на улице, Джоанна решительно направилась к одноэтажной, каменной синагоге.

На них не обращали внимания — голова Джоанны была укрыта платком, как и у местных женщин. Пестель едва успел сказать: «А как же ты…». Джоанна улыбнулась: «Немецкий язык я знаю, а они говорят, похоже. Ты же помнишь — Петр Федорович велел, в случае нужды, сослаться на того раввина, что живет в Любавичах».

— Я хотел евреев выслать из России, — вспомнил Пестель, глядя на толкотню вокруг него — был базарный день. «Писал, что их невозможно превратить в русских, а, значит, они не должны жить в нашей стране. А я сам? Тоже ведь не русский, и даже не православный. Лютеранин. Впрочем, в Бога я не верю, конечно, но все равно. Тогда и поляков надо высылать, и всех инородцев сибирских. Ничего, я все эти заметки перепишу — до Греции еще долго добираться. Главное — Дунай миновать, там уже меня никто не найдет. А потом Жанна с мальчиком ко мне приедут…, - он вздрогнул. Джоанна стояла рядом, откусывая от еще горячего бублика. «Пошли, Пестель, — смешливо, почти неслышно сказала она. «Нам дадут супа, чая и крышу над головой. Пришлось, правда, сказать, что мы муж и жена, — Пестель заметил, что она покраснела.

— Но мы, же не евреи, — удивился он, идя вслед за ней к корчме, что стояла у выезда из местечка.

Джоанна отломила половину бублика и передала ему. «Евреи, французы, русские, немцы…, - она пожала плечами. «Мой муж был французом, и сражался за свободу Венесуэлы, ты, немец, едешь бороться в греческих отрядах. У свободы нет подданства, Пестель».

Ее ресницы задрожали. Джоанна забрала у него сигару: «Тепло. Хорошо». Ребенок успокоился. Вокруг была тишина, только где-то на улице, в темной, беззвездной ночи, лаяли собаки. Она курила, положив голову ему на плечо, а потом вздохнула: «Отсюда я поеду в Любавичи, с их обозом. Хозяйка, — Джоанна махнула рукой в сторону двери, — мне волосы завтра покрасит. Мало ли, — она нахмурилась, — вдруг у них уже мое описание есть. Твое так точно имеется. А тебе дадут бричку с лошадью, крестьянин и крестьянин.