Вельяминовы - Дорога на восток. Книга 2
Шрифт:
Больше всего его мучило то, что он даже не знал — жива она, или нет. Когда они виделись в последний раз, когда Жанна стояла у обочины деревенской дороги, сжимая в руках мешок, Пестель, смотря на нее, просил: «Пожалуйста, пожалуйста, пусть с ней все будет хорошо. С ней, с мальчиком…»
Здесь, в крепости, разобравшись в том, как надо стучать, он спросил у Воронцова-Вельяминова: «Что с мадам де Лу?». Но и тот ничего не знал.
Пестель, шевеля губами, внимательно следил за ударами. Когда они затихли, взглянув в окно, — его камера выходила на Неву, и ему был виден маленький
— Спасибо, Петр Федорович, — простучал он в ответ. «Господь да благословит вас». Он вытянулся на койке, — кандалы зазвенели, — и посчитал. «В сентябре ребенок родится. Господи, сделай так, чтобы они счастливы были, Жанна, дети. Убереги их от всякого зла».
Он закрыл глаза и опять увидел их — только сейчас он был рядом, у самой кромки воды. Девочка подняла глаза, — большие, ласковые. Прижавшись щекой к его руке, она тихо сказала: «Мы будем смотреть, как ты уплываешь, папа. Никуда не уйдем». Он наклонился и поцеловал теплый лоб: «Спасибо тебе, доченька». Вокруг не осталось ничего, кроме сияния солнца, жаркого ветра, трепетал парус. Они все провожали его, пока берег не скрылся в туманной дымке, пока он не заснул, все еще продолжая счастливо улыбаться.
Николай запечатал письмо. Подойдя к огромной карте России, взглянув на Забайкалье, он холодно улыбнулся: «Зерентуйский рудник. Отделим Петра Федоровича от всех остальных. Устроим ему, так сказать, личное попечение государя императора. Думаю, до весны он не доживет, вот и славно. И она пусть там же сдохнет, пусть все они сдохнут. Только сначала я ей дам монаршую аудиенцию, — он вернулся к столу и пробежал ровные строки: «Надеясь на христианское милосердие вашего императорского величества, нижайше прошу разрешения разделить судьбу своего мужа, Петра Федоровича Воронцова-Вельяминова».
Он вспомнил строки из своего послания коменданту Зерентуйского рудника: «Я более чем уверен, что каторжник Воронцов-Вельяминов будет злоумышлять на побег, или сношения с другими каторжниками, в Нерчинском заводе, дабы поднять восстание, и попытаться освободить заключенных. В случае раскрытия подобных его замыслов, или подозрения на оные я даю вам свое монаршее разрешения к применению любого наказания, впрочем, подразумевая, что оно будет публичным, имеющим воспитательный характер для других узников».
Николай рассмеялся: «Вот и все. Смертной казни в империи больше не будет. А что Петр Федорович умрет, на то Божья воля, мои руки его кровью не будут запятнаны».
В дверь поскреблись. Николай, присев на угол стола, разрешил: «Входи, Александр Христофорович. Готов экипаж? — император кивнул на белую, нежную ночь за окном. Шпиль собора золотился в розоватом сиянии незаходящего солнца. Он давно рассмотрел виселицу в подзорную трубу и остался доволен — выстроена она была на славу.
— Готов, — Бенкендорф кивнул. «Ваше величество, касательно письма от британского императора…»
Георг прислал ноту, в которой он ручался за супругов Кроу: «Мой дорогой царственный брат, сэр Майкл Кроу, наш выдающийся инженер, сын мистера Питера Кроу, готов в любое назначенное вами время приехать в Санкт-Петербург за своими
— Досадное недоразумение, — желчно повторил Николай. «Что с этой мадам де Лу? Исчезла?»
Бенкендорф только вздохнул.
— Подготовь тайное распоряжение, — велел ему император, — о запрете на въезд в Россию для всей этой семьи. Кроу, де Лу, — для всех. Навсегда. Этот сэр Майкл пусть появится здесь, с ним и его родителями мы покончим без особого шума.
Николай прошелся по кабинету, поигрывая серебряным ножом для разрезания бумаг: «Пусть собирается, мы будем рады его видеть, — он мгновенно, хищно улыбнулся. «С тем делом, — император поднял бровь и со значением посмотрел на Бенкендорфа, — все устроено?
Бенкендорф вспомнил, как, услышав приказ императора, кивнув, он вышел из дворца и приказал кучеру остановиться у первой церкви, что попалась по дороге. Пахло ладаном, свечами, было тихо. Вечерня еще не начиналась. Бенкендорф опустился на колени перед образом Иисуса и горько сказал: «Господи, прости меня за то, что я это сделаю. Но я не могу, не могу отказаться, это распоряжение монарха…, - он тогда заплакал, — тихо, горестно, — и еще долго стоял, уронив голову в ладони.
— Все, ваше величество, — Бенкендорф спрятал глаза. Николай все смотрел на него — тяжело, выжидающе. «Хвалю, Александр Христофорович, — наконец, потрепал его по плечу император, — молодец, что забыл о всяких там сантиментах». Он взглянул на большие часы: «Поехали, я хочу на гражданскую казнь успеть».
Караул был построен на кронверке, уже горели костры. Петя взглянул на виселицу: «Возки за ней стоят. Решили, что не след нас оставлять на казнь смотреть. Боятся, наверное, что мы захотим товарищей своих освободить». Им уже зачитали приговор. Петя, найдя глазами князя Трубецкого и Никиту Муравьева, подошел к ним. Они все были в мундирах, с орденами, и Никита вдруг сказал: «Помните, мы с вами по Парижу гуляли, десять лет назад? Кто бы мог подумать, что все так сложится?».
— Ничего, — усмехнулся Петя, — ничего, Никита, еще посмотрим, как оно там, — Петя махнул рукой на восток, — устроится. Евгения Петровна моя надеется, что император ей разрешит за мной поехать.
— Если ей позволит, — вздохнул Трубецкой, — то и всем остальным, наверное, тоже. А Степа твой, Петр Федорович? — озабоченно спросил князь. «С родителями твоими останется?»
— Родители мои тоже в Сибирь собираются, — ответил Петя, — сами знаете, мой отец с ней не понаслышке знаком. Ничего, проживем, — он услышал барабанную дробь. Командующий казнью, генерал-губернатор Санкт-Петербурга, Голенищев-Кутузов крикнул: «На колени!»
— Сколько людей, — понял Петя, исподтишка оглядывая толпу. «Войска, генералы, представители от посольств. Еще и экипажи, закрытые. Господи, — он внезапно закрыл глаза, — Господи, я прошу тебя, убереги Женечку, Степушку сохрани. Родителей моих, всю семью нашу. Если и страдать кому-то, так мне».