Венеция в русской поэзии. Опыт антологии. 1888–1972

Антология

Колыбельная Баркарола

В ладье крутолукой луна Осенней лазурью плыла, И трепет серебряных струн Текучая влага влекла — Порою… Порою, темна, Глядела пустынная мгла Под нашей ладьей в зеркала Стесненных дворцами лагун. Не руша старинного сна, Нас г'oндола тихо несла Под арками черных мостов; И в узких каналах со дна Глядела другая луна, И шелестом мертвых листов С кормою шепталась волна. И Та, что в тебе и во мне И розой меж нами цвела, Сияла, как месяц, светла, Порою

в ночной вышине, Порою в глубокой волне; Таилась порою, и мгла, Казалось, ее стерегла; Порою лучилась, бела, В небесном, воскресном огне.

Лагуна

Над бледным саваном недвижимой лагуны, Мрача покой небес и млечный кругозор, На брег отчаянья дерев нагой позор Зовет уснувший гром и летних гроз перуны. Угрозой черною над краем черной дюны Стоит зима дубов, и в страхе ловит взор Окостенелых мышц чудовищный узор, Ожесточения страдальческие руны… Чуть плещет низкий вал в прибрежном тростнике. Вися над бездной, челн колеблет вдалеке Свой образ, вод стеклом незримым отраженный. И, тенью царственной означив небосклон, Встает туманный град в дали завороженной, Как гордой памяти неусыпимый сон…

Димитрий Иванов

«В голубом эфира поле…»

[В голубом эфира поле Ходит Веспер золотой, — Старый дож плывет в гондоле С догарессой молодой.] Догаресса молодая И печальна, и бледна, На лагуны взор бросая, Смутно думает она: «Пусть в любви немало горя, — Без нее не красен свет, И с самим супругом моря В пышном блеске счастья нет», И грустит, еще не зная, Чем ей мрачный рок грозит, Догаресса молодая, И угрюмый дож молчит.

Юрий Иваск

Святой Марк

Змеино-зелено и львино-золотисто, И по-фазаньему, павлиньему пестро, Но все притушено и лиловато-мглисто, И вдруг из сумрака колонное ребро. Не утро и не день, не ночь, а вечный вечер: Последние лучи и первая свеча. Июль 1960 г.

Венеция

Выдумываю, например, убийство На улице Убийц. Запомнилось лицо убийцы — Оно родных роднее лиц: Испуганное, нежное, веснушки И рыжая упрямая макушка. Рыдания наемной итальянки В гондоле гробовой. Мои же смертные останки Укачиваемы волной. Прощайте, разноцветные блудницы, Еще Венеция мне снится – длится… Мерцанье дымчатое, голубое В разбитых зеркалах. Все призрачное, неживое, И только тени на стенах: Колеблемое пламя в шандельерах, Незримые движенья гондольеров. Октябрь 1960 г.

Венеция

Пестрая, но неяркая — Даже в сказке Сан Марко. Дымка голубоватая, Розовые палаты. Незабвенное, нищее Вычурное кладбище. Море – бледно-зеленое До вечернего звона. Золотисто-волшебное Меркнет медленно небо. Меркнем и мы, кончаемся, В люльке-гробу качаясь. И, откинувшись на спину, Мы вспоминаем наспех: Льва и коней,

мозаики, Музыку и музеи. Март 1961 г.

Зеленая живопись Венеции

Зеленый змий из зелен'a вина, А то, что молодо, иначе зелено, И мне у узкого ее окна Немедленно озелениться велено. Дремлю Адриатической волной, Свисаю виноградинами, грушами, И осыпаюсь ивовой листвой, Шепча-вдыхая с родственными душами. Кривелли и Карпачьо: вы со мной. И Тинторетто с птицами-кликушами.

Живопись Франческо Гварди

Дамский скрипичный концерт в честь графов Северных – в. к. Павла Петровича и в. к. Марии Феодоровны (1782 г.)

Не разглядите ни одной фигуры. Рассеянный запечатлелся взгляд. Пятнисто-бело, приглушенно-буро. Мерцающие люстры серебрят. Скрипели виолинные девицы. Не зрится северный курносый граф. Венеция, любая, зыбко снится И у-ле-ту-чи-ва-ет-ся стремглав.

Венеция. «Любовь к трем апельсинам» Карло Гоцци

Мантии меловые, Водоросли узора, Дожей свиные выи, Зеленн'aя простора. Ларцы львиного Марка, Улица Ассасинов, Срезаны для подарка Головы апельсинов. Сердце, играя, рвется С нитями серпантина. Околесица Гоцци И разлюли-малина [564] .

564

Зеленое шитье на белом облачении дожа (картина Джованни Беллини). (Прим. автора.)

Олег Ильинский

Музеи

И кошельки играющих гуляк Опустошались в кабаках у мола, И плавали медузы в хрусталях, И грузовые двигались гондолы. И, убедившись, что мошна пуста, Пропировав последние дукаты, Венеция, ты поднесла к устам Зеленой влаги трезвые раскаты. Но Тинторетто кисти покорял Твои дворцы, и бархат, и галеры, И оживлял налетом янтаря Из пен твоих рожденную Венеру. Голубоватый двигался фронтон, Качалась кладь, и зеркала сверкали, Отбрасывая персиковый тон Твоей щеки в магическом овале. Музейная густая тишина, Озвученная сухостью паркета, Казалось шумом волн поражена, Затоплена меняющимся светом. И в жирном блеске бронзовых скульптур, В тугом клубке Гераклов и кентавров Затихли сгустки мыслей и культур, Как дальний гром и дальние литавры. Проносится охота на лося, И славит шелк прекрасную Елену, А мы домой уходим, унося В глазах лиловый отблеск гобелена. Дожди не в силах красок погасить, И вся венецианская палитра Пойдет со мной. Пусть желтые такси Ее о шины рубчатые вытрут. Пусть световые властвуют куски, Пусть станет город праздничным базаром, Пусть заблестит, пусть влажные мазки Пойдут по мостовым и тротуарам: Запомнятся рембрандтовы глаза, Роденовский невоплощенный вылеп, Замрет венецианская слеза На ветровом стекле автомобиля. И вечер, разгоняя облака, Очистится, как ясная лагуна, И тучи погрозят издалека, Как полчища покрытых пылью гуннов. А в дом заглянет синее окно, И виноград в хрусталь уронит зелень; На ужин будет красное вино И выдох флейты – память о музее. 1964 г.