Венеция в русской поэзии. Опыт антологии. 1888–1972

Антология

Баллада

 Не дослушав плачущей виолы  и забыв, что продолжалась месса,  из собора выйдя, догаресса  опустилась на скамью гондолы.  Праздник был томительно-хвалебен,  ей хотелось зарева заката,  свежего, как зрелая граната,  яркого, как петушиный гребень.  И в порыве дикого каприза,  потеряв трех юношей из свиты,  отдавала шею и ланиты  поцелуям женственного бриза…  Вдалеке раскинулись лагуны,  а до слез влюбленные поэты  сочиняли скучные сонеты,  ударяя яростно о струны.  А потом, вернувшись слишком рано  во дворец извивами канала,  принести велела два бокала  тонко отшлифованных в Мурано.  И под звук далекой серенады,  запретив улыбки и вопросы,  распустила

вьющиеся косы,  темные, как ночь Шахерезады.  И вином наполнила до края  два бокала, легкие, как пена…  Было тихо… Лишь у гобелена  раздавался шепот попугая.  И с неясной сказкою во взоре  Говорила, чувствуя румянец:  «Не придешь, о гордый иностранец,  Любоваться мною, как в соборе?»

Из венецианского альбома

Однажды вечером, в кафе у Флориана, Мы встретились по странной воле рока. С улыбкою затравленного Пана, Пропитанный удушливым Сирокко, Напомнивший мне чем-то робость лани; И, опустив бровей густые арки, Он слушал, полулежа на диване, Звучавший вдалеке сонет Петрарки. Вторично мы увиделись у дожей. В толпе туристов прибыльного лета, Томящийся, на прочих непохожий, Он замер перед Вакхом Тинторетта. Впивая до последней капли пота, До вскриков, заглушенных сиплым лаем, Восторги самоцельного полета, Который навсегда неповторяем… Мы вскоре познакомились на Лидо, Спасаясь от жары в стабилименто… Сверкала наготой, как Энеида, Прибрежья исчезающая лента… На фоне полновластного прибоя, Окутанного рвущеюся пылью, Я понял глубину его покоя И волю, обреченную бессилью. А вечером, когда по пятнам мелей Прошла луна, рожденная недавно, И в зелени пирамидальных елей Стал бледен обнаженный профиль фавна, Мой спутник, изнывающий, бескрылый, Вернувшийся, как собственное эхо, Смеялся утомительно и хило Остатком недосмеянного смеха. Мне кажется, в безумии исканья Еще никто так не любил контрасты, Как души, в глубине всеотрицанья Построившие замкнутые касты. Судьба, не отвечающая стону — (Кто б мир не раздробил на казематы!), С настойчивостью, родственной закону, Ломает недокованные латы. С тех пор я не слыхал его походки Ни в гулкости холодного базальта, Ни там, где проплывающие лодки Ласкают переброшенный Риальто.

Венеция

Уже длинней и легче стали тени, Мосты упруго изогнули спины, Прошел мошенник с шапкой на бекрени, И чудаки одели пелерины. И все сильней античные дурманы, Холодный мрак безжалостно расколот, На мертвой башне быстрые Вулканы Приподняли и опустили молот. И ты так строго, так неуловимо Хранишь на всем старинные печати, А помнишь, как ты отняла у Рима Литых коней монументальной рати, И как потом, благословив стихию, Во времена крестового разгула, Твои купцы уплыли в Византию, Где их хранила золотая булла. Когда же пальцы тонкого Беллини Сжимали кисти бережно и плотно, — Какой восторг рождающихся линий Узнали обнаженные полотна. И сколько муз непознанных и граций Открыли чьи-то бешеные пытки — Теперь под колоннадой прокураций Не верят в ядовитые напитки. Но я люблю сквозь старые атласы И сквозь давно не ношенные цепи Смотреть на искривленные гримасы И на разврат твоих великолепий И опускать в исчерпанные бездны Своих корней извилистые ткани, Пока дракон, ревущий и железный, Не оборвет моих очарований…

Венеция

Сонет

Посвящается Л. Р. Любовница случайных королей, Аркадами дрожавшая над ними, Рожденная Лукавым и Святыми И вскормленная грудью кораблей — Сегодня я по прихоти твоей Был Тассо, Тицианом и другими, Пока

усталый день, приблизясь к схиме, Не бросил в воду зарево кудрей. Теперь сквозь ночь бесцельна и понятна Резьба колонн, похожая на пятна, И над дверями ласка львиных лап, Как будто мир в тончайших нитях хмеля! И рыцари широкополых шляп Идут в альков к Мадоннам Рафаэля.

Борис Зубакин

Венецианские ночи. Ночь первая

Вновь запах моря веет от алькова, Неповторимо радости тая, Как будто волосы ты выжимаешь снова — Ундина вечная, Венеция моя. Глаза смежу – и ты мне будешь сниться, Плывя в стекле застывшего зрачка, Рыжеволосая и пышная блудница С полночным стуком каблучка. Какими тайнами твои владели дожи, Чтоб столько сладости и мук, Века, волнующие дрожью, — Включить в твой каменный сундук. Ты спишь, Роскошная, как и в былые годы — Земных владычица сердец, И ночью зеркало наводит Луна на спящий твой Дворец. Венеция, 1927 г.

Венеция

Морская пленная царица, С которой кто б сравниться мог, Кидаешь в море из темницы Свой пенный кружевной платок. И племя скучное туристов В гондолах вслед ему плывет, Но тот рисунок серебристый Оно вовек не разберет. Твое лицо покрылось дрожью — С лагуны ветер шлет волну. Тебя лишь лев постигнуть может, Глядящий с башни в глубину. Июль 1927–1930 гг. Мост вздохов

Сергей Зубов

«Скукой нежною скучаю…»

1. Скукой нежною скучаю Я всю ночь, часы считая, О, Венеция, немая… Где-то песня оборвалась И весло в воде ласкалось, Что-то тщетно вспоминалось. Что-то плачет, что-то гложет, Тишина мне не поможет, Сердце вспомнить все не может. У San Giorgio Maggiore, Где не так далеко море, Потерял я свое горе.

«На гондоле уплывали…»

2. На гондоле уплывали И печали вспоминали, Говорили, говорили — Солнце с песней проводили… Солнце в море утонуло, Ты усталая уснула, А Венеция сияла И меня в себя влюбляла… И когда ты вдруг проснулась, Когда мы домой вернулись, Я не знал, зачем с тобою Плыл я долго под луною…

Вячеслав Иванов

Собор Св. Марка

Царьградских солнц замкнув в себе лучи, Ты на порфирах темных и агатах Стоишь, согбен, как патриарх в богатых И тяжких ризах кованой парчи, В деснице три и в левой две свечи Подъемлющий во свещниках рогатых, — Меж тем как на галерах и фрегатах Сокровищниц початки и ключи В дарохранительный ковчежец Божий Вселенная несет, служа жезлам Фригийскою скуфьей венчанных дожей, По изумрудным Адрии валам; И роза Византии червленеет, Где с книгой лев крылатый каменеет.

Баркарола

Над лунной негой волн, в ладье, под тайной маски, Моя Печаль поет при плеске баркарол, И лютни звон струит свой палевый Пактол В опаловую даль, где, млея, тонут краски… Моя Печаль молчит, бледна от нег и пляски; Ей плещет буйный хор с ликующих гондол; Жестокость в кудри ей, с извивом жадной ласки, Вплетает алых роз стожалый ореол. Но Жалость юная с подругой делит розы, Багрит венец лилей и льет с улыбкой слезы… А с брега, мертвый взор вперив на дальний челн, Тень, погребальные влачащая одежды, Белеет, – и на зов покинутой Надежды «Прости!» – звучит ответ над лунной дремой волн.