Венеция в русской поэзии. Опыт антологии. 1888–1972

Антология

Школа Сан Рокко

Тяжелый с позолотой потолок. В овалах много величавых драм: Змий Медный, брызжущий в толпу поток, Жезл Моисея, бьющий по скалам. А рядом где-то слышен молоток: Там распинают жертвы по крестам… Уже висит, склонясь челом, Пророк, И два разбойника по сторонам. Вокруг толпа безмолвная. Лишь кони Центурионов беспокойно ржут. Марии в обмороке. Кто-то стонет, И кто-то плачет. Молнии и жуть. Трагический аккорд на небосклоне, И гений Тинторетто грозен тут.

Torcello

Средь шпажных

трав и низкорослых ив Есть островок покинутый в лагуне. Чуть виден он меж волнами в прилив. Но там спасались при свирепых гуннах, Там выстроили храмы среди нив, Где Богоматерь, синяя в трибуне На фоне золотом, как вещий див, Стоит на каменной в болоте шкуне. <sic> Теперь там бродят на ходулях цапли, И кулики гнездятся в камышах, Теперь там чайки белые, как грабли, Клювами рыбок скородят в волнах. И слезы у меня текут по капле: Я вижу Понт родимый мой в мечтах.

Голуби св. Марка

Лес колонн. Изящные аркады. Золотой на фоне Божий храм. Голуби служить в нем мессу рады, С башни красной рея по утрам. Крылья, крылья, крылья от услады Нас уносят прямо к небесам. Крылья солнечной полны отрады, Сродны полудневным облакам. Крылья, крылья, теплые как щеки Девушки любимой, как венки, Ангел будто подле темноокий, Ласка мертвой матери руки. Слез горючих катятся потоки, Медные поют в лазури языки…

Евгений Геркен

В Венеции

Луна Венеции ничуть не лучше Луны Москвы, Тамбова или Тулы, И корки апельсинные в Фонтанке Такие же, как и в канале Grande. Но если в полночь ты пойдешь с Пьяцетты По узким улицам, таинственным и темным, Шаги замедли у моста Риальто: И ты услышишь эхо песни дальней, И чей-то вздох и чей-то робкий шепот, И Дездемоной брошенную розу Поднимешь ты у стен палаццо Ферри. Былых столетий летопись живая, Прощай, Венеция, прощай, о город-призрак, Прощайте, голуби «святого Марка», Прощай, Лоренцо, гондольер кудрявый! В моей стране далекой и холодной Тебя не раз я вспомню, день счастливый, И станут влажными мои ресницы, Как влажны стены в подземельях Дожей. Венеция, 1925 г.

Эммануил Герман

Северная Венеция

I У входа на мост – грек из бронзы, голый. Канал закован – в лед, гранит, чугун. А кто-то лжет, что видел край веселый, Где голые любовники с гондолы Глядятся в зеркало лагун. Не верю! Верю в скованные реки, В жестокой жизни злую красоту И – в родину, единственную, ту, Где вечно зябнут радости, как греки На скользком северном мосту. II Невской ночи мрак тяжелый Сотрясен ознобом струн. Вижу легкие гондолы, Звезд серебряные пчелы В зыбком зеркале лагун. Вижу утро: блеск запястий, Смуглых грузчиков возня, Перепутанные снасти; Отраженье знойной пасти Синькой крашенного дня. Над вздремнувшим гондольером В вышине – крылатый лев… Брось! Начни другим размером: Дождь. Фонтанка. В небе сером Стынет «Барыни» припев. III Разлюбишь? Отвечу просто: Пройду только пять шагов. В Венеции бросали с моста Соперников и врагов. Я долго буду виднеться — Пока не дойду до дна. Наш город совсем Венеция, Только – волна холодна!

Казанова

В

заложенном шестеркою возке, В чужой молве не смыслящий ни слова, Приехал Джиакомо Казанова В холодную Россию налегке. Был чопорен французский разговор Придворных дам, жиреющих жеманниц, Насмешливый, бывалый итальянец, С улыбкой созерцал царицын двор, Чужой мороз, чужие злость и веру, Харит в мехах, Венеру в зипуне. Он мысленно докладывал Вольтеру О варварских царице и стране. Здесь холод груб, гуляки скорбно пьяны, Здесь мрамор наг, а женщины в меху. Широкие проспекты и кафтаны, Но тесно человеку и стиху. На площади казнимый в жалкой позе, Мужик палач ведет ударам счет. Раздетый щеголь дрогнет на морозе — И пудрой с кос осыпан эшафот. За будкой степь сияет незнакомо. Катят возки, – и скорбен долгий гул Их бубенцов. И думал Джиакомо: «Я королей и женщин обманул. На троне те, а эти на постели Равно слабели, лесть мою ценя. Нет, не тебе, страна степной метели, Припудренным обманом взять меня. Твоих цариц, твоих печальных пьяниц, Мне не понять»… И вот уж по полям Катит сквозь снег беспечный чужестранец К веселым европейским королям.

Голливуд в Венеции

Именовать венецианским Сей праздник – правильно едва ль, Но был вполне американским «Международный» фестиваль. Он шел по Маршаллову плану: Нахально вторгшись в край чужой, Как на Бродвее, по экрану Гуляли гангстеры толпой. Шло дело к свалке… Лев святого Марка Рычал, косясь на пришлый люд. Пред ним, как фирменная марка, Светились буквы: ГОЛЛИВУД. Свое «искусство» ввозит нынче Американский капитал В страну, в которой жил да Винчи И Тинторетто обитал…

Татьяна Глаголева

В Венеции

Льются звуки баркаролы, Тихо гондолы скользят; Вдоль Скьявоне и вдоль Моло Огоньков мерцает ряд. Полны тайнами каналы, Грезит Пьяцца о былом; Много видевший, усталый, Лев поник своим крылом. Смотрит, мудрый, так спокойно На толпу пришельцев он, Что дерзают недостойно Нарушать царицы сон. Все равно ей не проснуться, Не вернуть далеких дней, Слуха гордой не коснутся Толки пошлые о ней. Тихи трепетные всплески Темных вод ее лагун. Вспоминают время блеска Старый лев да рокот струн… 16.07.<1913>

Анна Глебова-Михайловская

«Венеции благословенной дожи…»

Венеции благословенной дожи Обручены таинственно с волной. Так Родина обручена со мной В изгнан<ь>и мне роднее и дороже. И пели вдохновенные поэты Союз счастливый дожа и волны. Мне о грядущей славе снятся сны И Русь свободная в сиянии рассвета. Но умер дож. От мрамора гробницы Звала его, звала бессмертная волна. Настанет час, и позовет она Домой меня из плена заграницы. Братислава, 1933 г.

Василиск Гнедов

«Перед моим окном Венеция…»

Перед моим окном Венеция Горят огни в палаццо дожей Играющий в воде венец их я Люблю в голубоватой дрожи Гондолы нет но где-то слышится Призывный звон гитарный И замирает сердце тише все Рассыпан сон янтарный

Григорий Гнесин