Венесуэла - страна напрасных надежд
Шрифт:
На экране возле сцены мелькают фото фирмы с офисом на кухне нашей коммуналки. Со снимка на меня смотрят два чудесных парня. У Юры уже тогда зачем-то были усы, отрастил он эту прелесть после первого развода. У него с Наташей все горело и дымилось: яркий, студенческий брак, веселая компания, ссоры, примирения и вот ты просыпаешься в комнате общежития, среди грязной посуды, без денег и жены.
Наташка ушла к состоятельному мужчине. Продавцу овощей с рынка.
На этом фоне наши со Стасом отношения выглядели совсем иначе. Взрослыми. Мы сразу сняли комнату
В зале вдруг стало душно. Я оттягиваю ворот свитера, чтобы шерсть не так сильно колола кожу. Печет. Все тело печет.
Не дождавшись конца речи, встаю и ищу Колю, чтобы он отвез меня домой. Сын не доволен, но отказать матери не может, не вызывать же мне в таком состоянии такси. А водить я так и не научилась, даже не смотря на подаренные Стасом права.
– С гостями прощаться будешь?
– Бросает он из-за плеча. И имеет ввиду вовсе не гостей, а отца. Тот так и не появился после сцены с оливье. Ушел вслед за Эммой.
– Нет, сынок. Очень болит голова.
Кажется, байка Волкова воплощается в жизнь. Я чувствую, как сжимаются виски и накатывает первый спазм. В таком состоянии мне нужна тишина, темнота, сон. И ничего из этого я не получу в ближайшее время.
Мы садимся в машину, как вдруг задняя дверь открывается, и салон наполняет сладкий запах экзотических фруктов. Я успеваю испугаться, что это Эмма вернулась за своей порцией драмы, но неожиданно слышу голос Юры.
– Душно там, решил с вами прокатиться.
Едем молча. Даже музыка не играет, и шумный обычно Юрка, просто уткнулся в телефон. Я кошусь влево, пытаюсь рассмотреть сына, понять, о чем он думает, но в салоне слишком темно, и я сдаюсь. Спрашиваю прямо.
– Коля, ты знал?
– О чем, мам? – Голос напряжен и на меня не смотрит. Но мне это и не нужно, я и так все понимаю. Головой. А сердце заставляет говорить:
– Что отец с Эммой.
– Это все слухи, а я сплетнями не занимаюсь и тебе не советую.
– Я видела их вместе.
На секунду Коля каменеет. Вид у него растерянный, будто он не понимает, что делать дальше, но очень быстро приходит в себя.
– Тебе показалось.
Вот и все. В этих двух словах отражается позиция сына.
Я не спорю с ним, не понимаю, что тут доказывать и о чем говорить. Коля всегда был папин сын. Он родился таким, что глядя на серьезное круглое лицо, хотелось вскликнуть: вот это Волков, их порода! Моего там не было ничего.
Я надеялась, что хотя бы чтением книг, разговорами привила сыну милосердие и такт. Но нет, Волковская порода и тут победила. Потому что в следующую секунду Коля говорит:
– Мам, надеюсь, ты не нафантазировала
– Чего, например?
– Ну, что можешь развестись с отцом.
– А я не могу?
Юра, наконец, подает признаки жизни, кашляет, что-то бормочет под нос, но нам не до него. Мы не замечаем Юру, говорим прямо, и потом, когда развод случится, Шмелев первым узнает об этом. Как лучший друг и партнер Стаса.
– Молодежь, может музыку включим?
– Раздается с заднего сидения и Коля дергает руку в сторону приемника. Что-то жмет, что-то крутит, отчего динамик загорается лентой фиолетовых огней и начинает петь.
– Маркус обожает эту гирлянду, смотрит на нее как завороженный, - поясняет сын. Впервые за вечер в его голосе слышится нежность.
– С гирляндой очень красиво, ты хорошо придумал, сынок.
– Благодаря музыке никто не замечает, что я плачу.
Отворачиваюсь к окну и упираюсь лбом в стекло. Голова болит все сильнее, и я не понимаю, как снять боль. В таком состоянии нужно сразу идти спать, но я не могу. Стоит мне закрыть глаза, пусть даже на секунду, как вижу Стаса и влажные, красные губы этой Эммы. Ну что я могла увидеть за те пару секунд?
Наверное, все…
И то, как Стас держал ее за волосы, направляя голову рукой, и то, как искривился от удовольствия его рот, и то, как он смотрел вниз, покровительственно и властно, как человек, который знает, что все повторится снова, стоит ему только захотеть.
Не попросить. А просто захотеть.
И все повторится, они начали не сегодня, эта связь длится уже давно.
Всхлипываю, и до боли кусаю пальцы. Не хочу плакать при посторонних. А сейчас даже Коля кажется мне чужим.
– Приехали, мам. – Тихо шепчет он. – Тебе помочь?
Помочь сделать что? Выбраться из машины? Сложить в чемодан вещи Стаса? Завязать узел покрепче на петле? Да нет, сама справлюсь.
Но язвить в ответ не хочется, вместо этого киваю и прошу:
– Да, пожалуйста. Передай папе, чтобы ночевать ехал на Мирный, вещи я передам завтра.
Коля хмурится:
– Мам, не начинай. Надеюсь, ты это не всерьез?
– Нет, я совершенно серьезна.
– Мама, все эти сцены в вашем возрасте просто смешны. Ну, было, и было, если брезгуешь, попроси его в душе мочалкой подольше тереться. А лучше прими душ вместе с ним, не просто же так мужики налево смотрят.
У меня вспыхивают щеки. Господи, какая гадость! Какая пошлая, отвратительная гадость!
– Надеюсь, с Олей ты более тактичен, иначе мне жаль твою жену.
Я вываливаюсь из машины на воздух. Он холодным обручем сжимает легкие, не дает вздохнуть, отчего я просто открываю рот. Как выброшенная на берег рыба.
Слышу за спиной голоса:
– Ну и придурок ты, Колька. Кто так с женщинами говорит?
– Не успел набраться опыта в трех браках, как вы, дядь Юр, - зло цедит сын.
– А ты продолжай в том же духе, может все пять будет, ни одна жена с таким не задержится, а сына твоего будет воспитывать другой папка. Не ожидал, Николай, не ожидал.