Венесуэла - страна напрасных надежд
Шрифт:
– Мне тоже нельзя. Я был очень не прав, когда полез в ваш с папой развод и когда стал транслировать тебе свое никому не нужное мнение.
Ловлю ощущение дежавю. Вот так же сын смотрел на меня, когда разбил окно в школе или когда отхватывал двойки, или обижал жестокими резкими словами. И нервничал также и тер с остервенением лоб, потому что не понимал, куда деть руки.
Мальчишки не взрослеют, просто становятся старше. А мамы остаются мамами и прощают своих детей. Всегда.
– Ты меня сильно обидел, Коля.
– Маааам…
– Подожди,
С каждым словом щеки Коли краснели все сильнее, пока не стали пунцовыми. Да, ему было очень стыдно, но все это он заслужил.
– Мам, ну пожалуйста.
– Спасибо, Коль, спасибо. Понимаю, что неприятно, когда тебя отчитывают, но ты уж дослушай. Тогда ты показал мне, что даже самый близкий будет меня осуждать, что говорить о других? Посторонних? Но, наверное, мне стоило принять эту пилюлю сразу. После того, что сказал ты, любые другие слова были не страшны. Иногда полезно коснуться дна, чтобы было от чего оттолкнуться. Я вот до своего дна дошла тогда, в твоей машине. А где твое дно, сынок? Отталкиваться будешь, или продолжишь падать еще сильнее?
– Мам, я, правда, очень виноват, извини, пожалуйста.
Коля даже глаз на меня не поднимает. Стоит и смотрит себе под ноги, на лакированные носы туфель.
– Я ведь всю жизнь на папу ровнялся, и думал, что он такой вот молодец, только ты иногда его засаживала, не давала раскрыться. А оказалось, что наоборот. Толкала отца вверх и создала ему такой образ, в который он и сам поверил. И я поверил, и все вокруг. Извини, я не должен был тогда так говорить, и на самом деле я так не думаю. Просто мне стало страшно, что вы разведетесь, что я должен буду выбирать сторону, с тобой обсуждать какой папа мудак, с ним ругать тебя стерву. Я ничего этого не хотел тогда, понимаешь?
– А чего же ты хотел?
– Приезжать к вам в гости, видеть как вы счастливы, вареники твои лопать, обсуждать с папой охоту, чтобы как раньше было, как я привык. А сейчас понимаю, что мои привычки тут вообще роли не играют, и главное, чтобы каждый из вас был счастлив и этим своим счастьем не обижал и не унижал другого. А мы, я и Олька, твоя мама и твои друзья… подстроимся. Вот же… блин!
Коля досадливо топнул ногой, как делал всегда, когда не мог подобрать правильное слово. Учил стих и забывал строчку. Хотел мне что-то рассказать, но путался от волнения и терял смысл собственных фраз. Вот и сейчас, я чувствовала, что он хочет сказать куда больше чем может, и не торопила сына.
– Мам, я тогда тебе не помог, а сейчас мне нужна твоя помощь, и я вот… пришел. И за это тоже прости, знаю, что не прав, но мне больше не к кому обратиться. Я с Олей такого наворотил, я же ее больше всего
??????????????????????????
Смотрит при этом сын не на меня. А на Олины кроссовки на пороге. И я смотрю. И Маркус тоже. Будто ничего интересней мы никогда не видели.
– А если я скажу, что не там?
– То я разрыдаюсь, честное слово. – И приподнявшись на носочки, Коля крикнул вверх: - Оль, выйди, пожалуйста, я так по тебе скучаю! Я просто не могу уже!
Судя по шебуршанию у меня за спиной, Оля давно стоит в коридоре, так, чтобы оставаться незамеченной, но слышать каждое наше слово. Обернувшись, вижу, как она украдкой вытирает слезы.
– Мама, - кричит Маркус, и, вырвавшись у меня из рук, бежит к Оле. Та выставляет ладони вперед, подхватывает сына, и принимается его целовать, пока малыш не выгибается дугой от приступа хохота. Когда его целуют в шейку, он чуть ли не задыхается от щекотки.
Мы обе перестаем обращать внимания на Колю, но слышим его тихое покашливание.
– Девочки, простите меня дурака, пожалуйста. Я не обещаю, что исправлюсь сразу, все-таки не за один день такое перевоспитание дается, но я буду очень, очень стараться. И разрешаю себя бить, когда снова налажаю.
Глава 24
Оля всхлипывает, у меня в носу щиплет от трогательности момента, Коля мой тоже глаза блестящие прячет. Не хватало, чтобы Маркус заголосил, и тогда мы получим целый комплект рыдающих Волковых.
Вытираю украдкой слезы и поворачиваюсь к Оле, которая уже вовсю ревет:
– Ну, что, милая, домой?
И только посмотрев прямо на свою невестку, понимаю, что бедная девочка плачет отнюдь не от счастья. Или не только от него.
Господи, да что ж случилось? Раскаявшийся муж на пороге с цветами в зубах, можно прощать и возвращаться обратно в семейное гнездо, идиллия же. Или нет?
– Ты не хочешь, - догадываюсь я.
Оля машет головой.
– Ты меня больше не любишь, - глухо и обреченно спрашивает Коля. Краски слетели с его белого, как простыня лица, и даже когда Оля снова машет головой, сын не успокаивается. – А что тогда, я не понимаю?
– Я боюсь, - всхлипывает бедняжка, и как маленькая, как запуганный ребенок, прижимается к Маркусу щекой. Дитя к дитю.
На секунду подумалось, что такой страх не может быть беспричинным. А еще, на задворках сознания появилась страшная, липкая как паутина мысль – а если Оля боится не абстрактного «домой» а вполне конкретного человека. Моего сына. Если он жесток с ней, если кричит, обзывает или даже, Боже упаси, поднимает на нее руку?!
Да бред же! Или нет?
Смотрю на своего ребенка, нет, на мужчину. Высокого, нескладного со смешной рыжей шевелюрой и не могу представить, чтобы он сознательно причинил боль своей жене. С другой стороны, до недавнего времени я не могла представить, чтобы мне изменял собственный муж. А оказалось… Так ли хорошо мы знаем тех, с кем живем?