Вензель твой в сердце моем...
Шрифт:
— Покупаем, не боимся, не проходим мимо! В этот день надо быть во всеоружии, чтобы почтить предков совершенно искренней улыбкой! Отметаем все заботы и подходим к ярмарке мертвецов!
«Она жива? Она мертва? Это не она? Чёрт!!!» Генкши не мог пошевелиться, а мысли путались, и на лице уже не было и тени былого спокойствия, а маску Колосса, способного противостоять любой невзгоде, сорвал веселый ветер и на полной скорости умчал к кладбищу на холме. Туда, где должен был быть похоронен и сам Генкши, чудом оставшийся в живых. Его спас Бьякуран, но неужели кто-то спас и ее, Консуэллу? Тогда какого черта она его сейчас
Плавные, текучие движения мексиканки, ее легкая, будто скользящая по воздуху походка с каждой секундой приближали момент их встречи, и Генкши не знал, что делать. Уйти незамеченным или остаться и высказать ей всё, что накопилось в душе за эти долгие годы? Сказать, как злился, когда узнал, что она продолжала приходить к нему в гости, даже зная о том, что больна? Как ненавидел эту страну, далеко не всегда способную вылечить даже обычный грипп? Как мечтал о чуде, что спасет их обоих, и об отъезде в другой мир — мир, где есть качественные кардиографы и новейшие томографы? А может, сказать, как он любил ее, даже узнав о том, что заразился, и возненавидел лишь когда врачи сказали, что всех, у кого на коже появлялись странные высыпания, предупреждали о том, что им стоит ограничить контакты? Почему она не сказала ему, что больна чем-то непонятным? Почему?!
Почему не сказала, что заболела?..
Торговка смеялась, словно слышала вопросы, жаждавшие и одновременно с тем боявшиеся ответов. А Генкши, внимательно глядя на этот призрак прошлого, пытался найти неточности, что-то, что сумеет доказать: перед ним не она, не его Консуэлла. Но эта стать, этот смех, этот задор… А впрочем… вот оно! Шаги девушки, всегда уверенные и легкие, стали будто опасливыми и слегка робкими. Будто она выверяла их, чтобы не допустить ошибки, как выверяет каждое свое действие неопытный хирург. Откуда в ней эта робость? Консуэлла ничего не боялась! А этот смех? Прежде всегда радостный и живой, сейчас он был лишь эхом прошлого: былая искра искреннего веселья растворилась в фальши. Это была тень его Консуэллы, не она сама. Но как?..
Девушка остановилась, смех затих. Сильный порыв ветра ударил Генкши в спину и закинул черные шелковистые волосы на растерянное, и оттого очень злое лицо. Он не понимал, что происходит, и не знал, хочет ли понять, а неопределенность злила: давно ее уже не было в распланированной, равномерной и предельно четкой жизни хладнокровного клинка Бьякурана Джессо…
Ветер скользнул по маске-черепу, проник в темные провалы носа, юркнул в затянутые черной сеткой глазницы, опутал холодной сетью мармеладные трупы на палочках и фигуру в ярком алом платье, отчего-то сейчас напоминавшем Генкши колпак палача, растянувшийся и заключивший в плен всё тело без остатка.
«Заметила?»
Женщина рассмеялась вновь, и отчего-то этот смех показался Генкши безжизненным и ядовитым, как испарения на болоте.
— Кто это тут у нас? — протянула Консуэлла, и голос ее изменился вслед за смехом. Таких интонаций мечник от нее прежде не слышал… — Неужто у меня галлюцинация? Да быть того не может!
Надменный, язвительный смешок. Торговка
— Так ты выжила, — процедил Генкши, и торговка замерла. Она казалась растерянной, словно не ожидала услышать подтверждение собственного предположения, словно не верила в реальность материализовавшегося кадра из прошлого… Но женщина мгновенно подобралась, плечи расправились, ступни замерли на пыльном асфальте, не делая больше и шага, но сначала приняли стойку-вызов: одна нога чуть впереди, чуть согнута в колене, как у тореро, вторая немного позади, напряженная, как анаконда перед броском. Генкши отлично знал эту позу, и руки, соскользнувшие с краев лотка, а затем занявшие место на талии Консуэллы, лишь подтвердили правдивость его воспоминаний.
— И о тебе могу сказать то же самое, — явно усмехаясь, ответила та, чьего лица мужчина не видел.
С силой сжав эфесы, он быстрым шагом подошел к ней, не заботясь уже ни о своем образе, ни о своем спокойствии, и буквально прошипел:
— А я-то думал, ты умерла!
— Один-ноль в мою пользу, — рассмеялась женщина, снизу вверх глядя на мечника через плотную черную сетку бездонных фальшивых глазниц. — Я была в курсе твоего выздоровления.
— Кто тебя спас?
— А зачем мне это рассказывать?
— Консуэлла!
— О, mamma mia! Ты повысил голос на сеньориту! Как не стыдно? — насмешка в голосе.
Всё было неправильно, совсем не так, как должно было быть. Она никогда не смеялась над ним — лишь дарила улыбку, она никогда не издевалась — лишь поддерживала. Что изменилось?
— Кто тебя спас, Консуэлла?!
— Ты меня еще ударь, чтобы правду вытрясти, — зло бросила женщина, и мечник задохнулся от ярости. Мир вокруг был кроваво-алым.
Люди меняются, но как можно было за пять лет стать совсем другим, таким незнакомым, абсолютно чужим существом?! Почему?..
Но ты ведь уехал сразу после выздоровления, не так ли, Генкши? Не был на похоронах умерших из женской палатки, поскольку в это время сам лежал при смерти, а потом уехал. И не проверял слова медиков о том, что умерли все находившиеся на карантине женщины. А она выжила.
— Это не я тебя заразил, а ты меня, — ее яд вирусом проникал в него, вызывая ответную реакцию. Совсем как пять лет назад, только на этот раз вместо болезни она награждала его язвительностью. — Неужели забыла? Или, может, забыла, что это мне пристало злиться: ты ведь ходила ко мне, даже зная, что больна, и зная, что всем заболевшим рекомендовано ограничить контакты!
— О, так это я виновата в том, что тебе хотелось поразвлечься?
Удар под дых. Как же долго он лелеял в памяти ее подлый поступок, забывая о том, что ждал каждого ее визита как манны небесной, и даже простая прогулка по городу казалась променадом в Райских кущах, если она была рядом! Как просто забыть о хорошем, если можно сосредоточиться на плохом… А впрочем, он помнил. И оттого вспоминать Мексику всегда было в тысячу раз больнее…
— Я тебя любил, а ты меня подставила. Хорошая плата.