Вернуть мужа. Стратегия и Тактика
Шрифт:
– Спасибо, дорогой!
– отвечает жена и встает с ответным тостом.
– А я хочу выпить не за свои двадцать, когда я была сладкой яблочной наливкой, но ты получил это яблочко уже надкусанным. И не за свои тридцать, когда я была игристым шампанским, но тебе доставалась только пена. И даже не за свои сорок, когда я была ядреным коньяком, но пил ты его точно на троих. Я хочу выпить за свои пятьдесят, когда я стала старым перебродившим вином. А ты и рад бы похлебать - да нечем!
Мы хохочем, вытирая слезы.
– Мальчики,
– веселится Сашка.
– Слушай, не сгущай краски!
– Игорь заказывает всем кофе.
– Нам с вами еще и тридцатник не аукнул.
– Но подсвечивает!
– шутит Вовка.
Кошу глаза - ЕЕ нет. С их столика убирают официанты. Мои фантазии о внезапном появлении Максима не материализуются.
Когда мы на несколько минут с девчонками снова остаемся одни, я рассказываю им о Мышильде и Ермаке.
– Да, ситуация, - хмурится Сашка.
– Если реально к тебе подбирается через нее - подлец. Или ему все-таки Мышильда нравится?
– Зачем тогда Варьке так упорно признаться хотел, преследовал и признался на презентации?
– возражает Лерка.
– Странный он какой-то!
– завела любимую песню Сашка.
– Маньяк! Кстати (Лерке), а твой где?
– Мой кто?
– Лерка морщится.
– Не куксись, морщины будут, - советует Сашка.
– Сергей Филиппович где? Сутки прошли, беспокоюсь. Вдруг что случилось?
Мы снова покатываемся от смеха. Игорь и Вовка возвращаются к нам за стол. Мы болтаем, вспоминаем, танцуем. Когда Вовка начинает прижимать меня крепче, обнимать в танце дольше положенного, я решаюсь на последний разговор.
– Вов!
– шепчу я ему на ухо, обняв за шею.
– Да?
– шепчет он в ответ, до боли сжимая мне ребра.
– Пойдем проветримся?
Мы выходим в фойе. Здесь прохладно и пусто. После шумного зала очень тихо. Вовка тут же берет меня за руку. Аккуратно ее отбираю. Он сцепляет свои руки за спиной и меняется в лице. Он понял.
– Вова, я прошу тебя, - начинаю я быстро, тороплюсь, не давая ему перебить себя.
– Я все поняла. Прости, что поздно. Прости, что только сейчас разговариваю с тобой. Прости, что не поняла тогда.
Вовка медленно, глубоко вздыхает, слегка откидывает голову назад и закрывает глаза. Мы несколько минут так и стоим в пустоте, в тишине и молчим. Наконец он открывает глаза и смотрит на меня.
Меня буквально сносит его открытый любящий взгляд. И это такая огромная любовь, что меня начинает трясти крупной дрожью, словно я замерзла и не могу согреться. Господи! Все еще сложнее. Это не детская влюбленность. Не дружба, переросшая в любовь. Не привычка находиться рядом. Не отголоски былого чувства, подогретые алкоголем, обстановкой и воспоминаниями. Это не ностальгия по школе. Это она. Любовь мужчины к женщине. Крепкая. Зрелая. Выдержанная, как коллекционный коньяк. Любовь, от которой не отказываются. Любовь, из-за которой от всего отказываются.
– Я прошу тебя, -
– Мы должны как-то это выдержать. Как-то пережить. Но по отдельности. Не вместе.
– Не вместе, - эхом повторяет Вовка.
– Я понимаю, - бормочу я и тяну его за руки сама, складываю их ладонями друг к другу и прижимаю к себе.
– Я понимаю. Мы расстались с Максимом, и ты подумал... Ты решил... Но даже если Максим меня больше не любит. Даже если он никогда меня не любил... Я могу любить только его. Я это поняла сейчас, когда ушла от него. Прости меня, прости, пожалуйста!
Вдруг всплывает картинка из прошлого. Мне лет десять. К нам на воскресный обед приходит Михаил Аронович. Какой-то торжественно строгий и взволнованный. В костюме с галстуком. После обеда, на котором наш гость напряжен и неразговорчив, баба Лиза отправляет меня в свою комнату читать. Они долго разговаривают, и, когда я возвращаюсь, слышу бабушкины слова:
– Миша! Не надо. Вспомни своего любимого Ремарка. Любовь не пятнают дружбой. Конец есть конец.
Михаил Аронович уходит. Поникший, раздавленный, потерянный. Уходит, чтобы наутро вернуться веселым, бодрым и насмешливым:
– Девочки! Георгоша испек вам кекс!
– Максим любит тебя, - хриплый и какой-то чужой голос Вовки давит на перепонки, хотя он говорит тихо.
– Он тебя не отдаст. Никому и никогда. Пока ты сама не захочешь от него уйти. Но и после этого он будет тебя любить. Я это понимаю. Потому что он мой друг. Потому что ты мой... друг. Потому что я тоже никогда и никому бы тебя не отдал. Если бы имел на тебя права.
– Ты понимаешь, ЧТО ты сейчас делаешь?
– почти плачу я.
– Остановись, и мы удержим все это. Справимся. Я боюсь тебя потерять. Ты уедешь опять? Ты сможешь не уехать?
– Я боюсь тебя потерять, - медленно повторил он мои слова.
– Как я ждал этих слов... Контекст не тот.
Мы снова молчим. Меня потряхивает. Хочется прижаться к нему, но я не могу себе этого позволить.
– Варька, - горько шепчет Вовка.
– Варька! Ты так его любишь! Я это чувствую.
Слышен звук хлопающей двери. Но я продолжаю удерживать и его руки, и его глаза, и его душу своими руками, глазами, душой. Он прав, слова могут быть одинаковыми - контекст разным. Мне ли не знать, как звучат слова, вырванные из контекста.
– Вова!
– я вкладываю в свои слова силу, которую умножаю стократ, чтобы он понял. Понял и отступился.
– Да. Ты прав. Люблю. Не буду подбирать слова, чтобы объяснить, как сильно. Услышь меня! Я боюсь тебя потерять!
Я так боюсь его уничтожить своим признанием любви к Максиму, что притягиваю к себе его доброе родное лицо и крепко целую. В лоб, в щеки, в нос, в подбородок.
Вовка смотрит за мое плечо, сжимает челюсти и отнимает мои руки от своего лица. Он обнимает меня за плечи и медленно разворачивает.