Вихрь Бездны
Шрифт:
Холеные руки, скользящие движения. Случайно или нет задевают порой ребра? Колотится ли сердце Эйды громче военных литавров, или это ей только кажется? Если служительницы что-то заподозрят — свяжут. А то и силой зельем опоят.
Заподозрили или нет?
Разумно переодеть ее самим. Даже если бы Эйде удалось спрятать тот серебряный, легко гнущийся фруктовый ножик, коим курицу не зарезать… Или осколок чего-нибудь. Не для того ли ее и облачали дважды?
Золоченые сандалии — как у принцессы с затонувшего Анталиса. Отродясь не носила
— Идем, Эйда.
Раскрывается с легким скрипом дверь. Впереди — знакомый коридор. С наверняка незнакомым поворотом.
Сколько шагов от камеры до эшафота? Ирия и Иден два года назад отмерили почти до ворот Ауэнта. Сестренкам было четырнадцать и одиннадцать лет. Почти двенадцать. А старшая сестра, за трусость удостоившаяся отсрочки, тряслась и молилась в особняке Ревинтеров. В спальне того, кто привез ее в Лютену на казнь родных.
Полутемный коридор, свечи в руках жриц, факелы у стен. Шаги — почти бесшумны. Сандалии — не сапоги и даже не туфли. Они тут все в сандалиях — и жертва, и конвой.
«Чудесные волосы». В одной сказке, которую Эйда вряд ли сможет рассказать Мирабелле, запертая в башне принцесса спускала в окно свои длиннющие косы. И по ним взбирался принц — ее спаситель. Ну и больно же ей, наверное, было!
Эйда свои растила с детства. Но они и до колен не достают. И уж ее-то ни один принц спасать не явится. Во-первых — нормальные рыцари давно вымерли. А во-вторых — приходят на помощь они невинным девам, а не падшим грешницам.
В сказках злодеи всего лишь требуют от пленниц замужества и запирают в башнях. Какие, однако, вежливые и куртуазные. Тоже рыцари, наверное…
Угадала — вот он, новый поворот. И лестница — вниз…
Ваш праздник — в подземелье, златые девы? В еще более глухом, чем это?
Спас бы какой-нибудь рыцарь Мирабеллу! Она-то точно невинна.
Стоп!
А с чего они вообще приносят в жертву мать незаконнорожденного ребенка? Во всех романах еретические секты режут на алтарях девственниц и детей.
Вот и выговорилось… Теперь только бы не задохнуться — от окончательно осознанного ужаса.
Зачем дурманить рассудок жертвы? Чтобы не закричала? Вряд ли — милосердие не в их привычках. А вот мать нужно опоить вдосталь — чтобы смогла убить собственное дитя!
2
В первый миг она решила, что Октавиан ее предал. Поняла, что ошиблась, лишь увидев неподдельные ужас и отчаяние на его лице.
Серый камень. Просто ровная плита. Такая же, как другие — поодаль. Вон, смутно сереют среди мрачных деревьев.
Разве что мхом поросла чуть меньше. Или это — обман зрения?
Садануть бы по камню кулаком! Просто чтобы выплеснуть ярость. Так ведь оставленных в лесочке лошадей спугнешь. Кони — умницы. Во всяком случае — куда умнее бестолковых хозяев. Но и они с тряпками на мордах могут испугаться. Ржать не получится, но копыта-то у них есть.
— Ты точно
— Луны тогда не было! — Октавиан тоже вот-вот сорвется. — Но тропу я запомнил хорошо! И ту сломанную березу, а рядом — малинник…
— Малинник… — девушка устало осела вдоль умеренно-мшистой древней плиты.
Что это руины какого-то доисторического города — и без Октавиана ясно.
Вот это валуны — причем сплошные! Как их предки поднимали — Темный со змеями знают!
И что теперь делать?!
— Давай обойдем по кругу…
— Обходили только что. Так, ладно… — Элгэ стиснула виски руками.
Можно сколько угодно беситься, что время уходит. И каждым нервом ощущать, как оно исчезает действительно! Безвозвратно. А еще можно даже поорать — на развлечение ночным птицам. И ногами потопать. Но от этого Диего не отыщется и сам по себе не спасется. Так что — спокойно, Элгэ, думай. Не дергайся! Поспешишь — ворон насмешишь. И ворогов.
Стоп. Что только что… Вороны. Нет, не совсем. Ночные птицы! Ты — умница, Элгэ. И дура — раз догадалась только сейчас.
— Октавиан, птицы! Не поют. И не пели, когда мы пришли. Не шумели, не свистели, не ухали! Здесь недавно были люди. Вход где-то рядом — у нас под носом. Ты не ошибся. Ты просто…
— Перепутал плиту! — хором сообразили они.
— Ты видел только одну каменную глыбу. Потому что на небе не было луны. И это — не та. Идем! Ты — направо, я — налево.
Элгэ приходилось читать о древних городах — по неизвестной причине оставленных людьми еще до Воплощения Творца. Те это развалины или вдвое моложе — уже не узнать.
И остается надеяться, что предки строили поселения много меньше современных. Иначе несчастным потомкам просто не отыскать в ночном лесу все древние замшелые плиты…
3
Эйда прошла ровно двадцать восемь ступеней.
— Падай…
Девушка едва не завертела головой — увидеть того, кто так громко орет. В самое ухо! Но умное тело опять успело раньше. Уже оседая на серый, прохладный камень, Эйда осознала: кричали не вслух!
— Ну наконец-то!.. — еле различимый шепот внезапно оборвался. Шепот того, кого не видно с закрытыми глазами. Зато слышно без помощи ушей.
Эйда, увы, не героиня легендарной баллады. У нее нет многоярдовых кос, и смотреть сквозь ресницы она не умеет. А учиться здесь — под пристальными взглядами врагов — слишком поздно и опасно!
Единственная хитрость, на которую ее хватило, — прижать при падении руки к груди. Будто хватаясь за сердце. Может, хоть это помешает им понять, как дико для обморочной оно колотится?