Вкус жизни
Шрифт:
– Федор наголову разбивал твои аргументы или его злило, что ты часто оказываешься права? – спросила Лера.
– Он отторгал их грубостью, которая выбивала меня из колеи и не позволяла идти по пути выражения своего мнения. Он уводил разговор в область нелогичного, и я уже пыталась обосновать бессмысленность его фраз и уходила от сути дела. Но мне никак не удавалось сформулировать рациональные возражения, потому что он перебивал меня, осыпал, как из хобота комбайна, горами словесного «мусора», и я запутывалась в них окончательно, уже понимая, что мои попытки доказать свою правоту изначально обречены на провал. Я замолкала. А ему только это и надо было.
– Все ясно. Он любит только себя, а ты, пытаясь доказать свою правоту, ущемляла его самолюбие. Еще он не хочет принимать твое мнение в расчет, потому что боится подчинения. И даже если ваши мнения совпали, но предложение первой сделала ты, он все равно откажется от него из страха быть порабощенным. Власть, пусть даже мнимое превосходство для него важнее истины, уважения и даже любви. Не только твои просьбы, но даже проявление положительных чувств с твоей стороны он воспринимает как покушение на его превосходство, как на требование подчиниться. А кричит он потому, что не уверен в себе, боится тебя.
– Боится?! Вместо того чтобы сказать, что не прав, исправлюсь, сделаю лучше, он заявлял, что раз мне не нравится, он больше не будет мне помогать. И не помогал. Мое малейшее замечание он использовал как повод разругаться и отказаться от домашних дел. Но не могла же я молчать, поощряя его безответственность?
Я спрашивала мужа: почему он на добро отвечает злом, почему он мое желание сблизиться с ним считает дерзким вторжением в его жизненное пространство? Молчал. Не мог ответить на вопрос. Его поведение на уровне интуиции, он так запрограммирован? Не задумывался? Не хотел? Он не утруждал себя самостоятельным анализом своего поведения? Его лозунг: «Я всегда во всем прав». Он просто игнорировал вопросы, на которые не хотел отвечать. Не привык, чтобы его мнение оспаривали. Я прекрасно осознавала нецелесообразность ведения наших споров, в которых не могла переспорить или убедить мужа в чем-то, что противоречило моему мнению, но промолчать у меня не всегда получалось.
Меня с детства учили, что долг каждого человека совершенствоваться, преодолевать себя, свои слабости, что тот, кто не признает свои ошибки и недостатки, никогда не изменится к лучшему. Вот я и пыталась как-то воздействовать.
– Федор не отвечал на твои вопросы, потому что опять-таки считал, что самораскрытие перед другим человеком ведет к закабалению.
– Но это при условии, если бы я к этому стремилась.
– Но ты же хотела сделать его себе понятным? – напомнила Лера.
– Но не подчинить… Он же грубо обвинял меня в глупости, в том, что я выдумываю сюжеты его измен, а я ничего не могла ему доказать, хотя помнила все до мельчайших подробностей. Он нагло врал, глядя мне в глаза. Я не могла этого понять и не хотела терпеть подобного положения дел в нашей семье, – растерянно и зло проговорила Эмма.
– Он, наверное, полагал, что все в семьях любым способом стремятся к власти. Над ним, видно, всегда довлела собственная мотивация поведения. Для Федора она главная, преобладающая, даже если с твоей точки зрения совершенно неверная. Для него крайне важно держать ситуацию под контролем и чувствовать себя победителем. А ты давила, давила его своей правильностью, порядочностью. Ты была права, и он ненавидел тебя за то, что ты заставляла его почувствовать
– Но это нелогично, даже глупо. В этом отличие мужчины и женщины? Любым путем, ложью, даже подлостью заставить петь под свою дудку? И они еще хвалятся своей мужской логикой!
– Не обобщай, – предупредила Лера.
– Получается, нормальный контакт, взаимодействие с таким человеком невозможно?..
– Если только льстить, лицемерить, пускать в ход все хитрости и уловки, свойственные женщинам, подлаживаться… Тебе это нужно?
– Но я никогда не повышаю голоса, не командую, мягко прошу или предлагаю. Федор как параноик: всегда ожидает от меня плохого, капризничает как избалованный ребенок, умеет только мучить, тешить свое якобы оскорбленное тщеславие. Ему бы только теснить, подавлять, затмевать. Сам-то он любит поддевать, а его «не моги». Как бы он повел себя, если бы я не уступала ему в дерзости?
– К этому вопросу мы вернемся как-нибудь позже. Он слишком сложный, – улыбнулась Лера. – Пойми, именно твоя честность, непоколебимость, твоя правота внушали ему опасения и неуверенность в его власти над тобой.
– Невольно возникает вопрос: как мне защитить мужа от самого себя, от страха оказаться ведомым?
– Да никак! С другими женщинами он тоже был ведомым… Черного кобеля не отмоешь добела. Человек, не признающий своих ошибок, никогда не изменится к лучшему, – негодующе возроптала Жанна, продолжая слушать Эмму с неослабевающим интересом.
– Надо было для удовольствия мужа прикидываться дурочкой, – предположила Аня.
– Нелепая и предательская идея! Он и так меня в ничто превратил, так мне еще и саму себя принижать?
Эмма недоговорила. Инна спросила ее с внешне безразличным видом:
– А темперамент, а страсть Федора? Куда их денешь?
– Темпераменту всегда можно найти полезное применение. Только не стоит его путать с несдержанностью и распущенностью.
– А как же без страсти в любви? В ней есть что-то животное, сумасшедшее, неконтролируемое... по-своему очень даже привлекательное.
– Настоящая любовь – не страсть. Моя любовь – спокойная мощная глубокая река, а его – кратковременный бурный, мутный горный поток после весеннего ливня… Или ты о самом акте?..
– «Течет река Волга…» – пропела Инна, уходя от ответа. – Мой первый тоже считал, что любовь только на короткое время сливает мужчину и женщину в единое существо, живущее одинаковыми мыслями и чувствами. Он лишь влюбляться был способен. Пенки снимал… Мол, я дитя страсти, а ты – рассудочности. И нам не по пути.
«Быть подругами не значит вместе барахтаться в одной грязи, – вздохнула Лера. – Интересно, как Инка отреагировала на мой вздох? Наверное, превратно».
– Отчасти мне даже жаль Федора. Он никогда не получал ни удовольствия, ни удовлетворения от семьи, и ему уже не испытать этих благотворных, дающих смысл существования человека чувств, которые могут длиться до конца жизни, не ослабевая, а только укрепляясь. Искаженный взгляд на семью, сформированный его матерью, лишил его этой возможности. Он обкрадывал себя… Чего греха таить, он хотел свободно жить, вольно дышать, а тут я со своими заботами и желаниями, с детьми и внуками. Все мы небезупречны. У всех нас по мелочам рыльце в пушку: там не сдержались, там не так поняли. И нечего себя в грудь кулаком бить, – сказала Эмма мягко, печально, будто совсем другая женщина.