Вкус жизни
Шрифт:
Вот запрети, допустим, одно, а вдруг именно оно помогло бы высветить людям что-то ранее не замеченное, особенное. Пусть художники пробуют, ищут. Может, при жизни их и не поднимут на победный щит, ведь часто выпячивают «серых» и замалчивают талантливых, расхваливая посредственность в угоду чему-то или кому-то, тем самым понижая планку талантливости (не выношу холуйства!). Но придет их время, и все станет на свои места, – тарахтела я без умолку, выдавая на-гора стандартные обывательские фразы, воображая, что хвалюсь одновременно своей эрудицией и знанием жизни. – Только время отсечет все лишнее, смахнет шелуху бездарности.
Еще ненавижу подражательное эстетство – убежище для бесталанных, неспособных создать собственную красоту, тех, кто способен лишь отвергать созданное другими. Обычно это одномерные люди, которые никогда не рискуют и не ошибаются, не имея собственных вершин, провалов, падений. Они придирчиво наблюдают за другими, делают жесткие критические замечания, всегда готовые поддакнуть большинству или, когда потребуется, руководству. Не могут в честной борьбе достичь признания, вот и ищут повод для дискуссии, чтобы излить свою ненависть. Срывают объявления о выставках, «размазывают» противников и конкурентов в газетах. Найдут уязвимое место художника и долбят, колют. На дух таких не переношу.
Талант дается Богом, то есть Природой, а ее нельзя обижать и предавать, иначе, как говорила моя бабушка, – жди потрясений. А эти бездарности «задвигают» талантливых. Спасу от них нет. Я много читала печальных биографий. Талантливым трудно живется среди обыкновенных людей. Их часто не понимают, им завидуют. А зависть убивает хороших людей… Говорят, в природе дарования оплачивать талант алкоголизмом или сумасшествием. Века уходят, а люди и их пороки все те же…
А есть талантливые, но придворные художники, есть конъюнктурщики. Ведь правда же? В любой профессии хватает таких. Занесло меня? По вашему лицу вижу, что занесло, – захлебываясь словами, говорила я Анне Константиновне. – …Чувствуется, что я много прочитала, готовясь к встрече с семиклассниками?
Я гордилась своими «познаниями».
– И об этом ты собираешься рассказывать семиклассникам?.. Может, ты мне пришла читать лекцию? – засмеялась Анна Константиновна. (Она была всего на три года старше меня.) – Бродский был придворным иконописцем – Сталина писал, – но от этого он не стал менее талантливым. Время было такое. Это дело совести каждого – о чем будут его картины. Еще Леонардо да Винчи писал, что за идеологию отвечает рисунок, а за эмоции – цвет.
– Я знаю, человек – сосуд совести, и хорошо, если он не дырявый, – заторопилась я выказать свою эрудицию.
– В тебе говорит юное, глупое, неосознанное чистоплюйство и незнание многих истинных фактов истории. Нахваталась вершков, а до корешков не добралась. А в них вся соль.
Она перевела дух и медленно заговорила:
– Ужас какой-то! Нагромождение общих фраз. До чего же может договориться некомпетентный ребенок! «Подобной критики стога под каждым низеньким забором», надзиратель ты мой человеческих душ. Трепещите, враги!..
Я не обиделась за критику и обрадовалась, услышав к месту вставленную строчку стиха. Мне нравилось, что практикантка эрудированна. Я всегда от учителей ждала подобного. А они в основном предпочитали изъясняться с нами примитивным языком. Боялись, что мы их не поймем? А я хотела у них учиться говорить красиво, насыщенно, интересно и обязательно с юмором.
– Люди такие, какие они есть.
– Вы хотите сказать, что мои слова выглядят в ваших глазах безобразной выходкой? Мне так, во всяком случае, показалось и явилось полной неожиданностью, – грустно заметила я. – Я надеялась блеснуть знаниями…
– Ну, что-то вроде того. А ты решила во мне найти очередного кандидата в сочувствующие или восхваляющие? Я не разделяю многих твоих скороспелых, примитивных взглядов, – с суровой деликатностью подтвердила Анна Константиновна и поспешила увлечь меня вопросами по существу ею же самой предложенной темы.
– У тебя уже есть определенные предпочтения, пристрастия в искусстве? Наверное, обожаешь жизнерадостный смех комедий с их беспечным весельем и искрометным острословием? Там все просто. Не правда ли?.. Так вот, направление в искусстве определяется задачами, которые художники себе ставят. Одни хотят точно скопировать жизнь, воспроизвести натуру.
– И приблизиться в своем искусстве к Богу? – остановила я Анну Константиновну.
– Можно и так сказать, – подтвердила она. – Для других эстетика важна. Возьмем любимую тобой эпоху Возрождения. Художники стремились к идеалу, к гармонии цвета, их цель – красота, удовольствие для глаз. То было время знаменитых художников и великих заказчиков. Ты вполне удовлетворена таким моим ответом?
– Я не вижу ничего непонятного в картинах Рембрандта, Микелан-джело. Прекрасное, талантливое исполнение, придраться не к чему. Что плохого в эстетике? Вы мне лучше объясните картину Шагала, ту, где главные герои парят в небе. У меня сложилось впечатление, что это рисунок десятилетнего школьника. Моя соседка так сейчас рисует.
А учительница мне ответила:
– Как запущено твое эстетическое воспитание! Может, ты, причастившись от Рембрандтовой чаши, потерялась в своих «обширных», но несгруппированных познаниях или воображаешь, что встала на обнаженный нерв того времени и надеешься, что твоя правда прошибет меня насквозь? (Как я любила эти ее заумные, красивые фразы!) Ой, поскользнешься! – пошутила она и тонко так улыбнулась. Мне показалось, с ехидцей.
– Как-то недосуг было просветиться, – ответила я деланно весело, (Откуда же ей знать о моем трудном детстве и заботе о куске хлеба в то время, когда счастливые городские дети насыщались эстетическими знаниями в художественных школах!) хотя, конечно, ее слова меня немного задели.
Но Анна Константиновна не стала выяснять причины моей занятости.
– С кондачка эту картину не объяснить. Каждый художник прежде всего хочет выразить свою эпоху и себя в ней.
– Изощряются. Надо же выделиться, чтобы их заметили. Главное, себя не забыть восславить, – опять не сдержалась я. Видно, малюсенькая, но колючая и болезненная (между прочим, обычная для многих детдомовских детей) обида еще не испарилась во мне.
Но Анна Константиновна, будто не заметив моего подначивания, сказала сухо: «Бриллианты в рекламе не нуждаются» и принялась раскрывать свою тему: