Вкус жизни
Шрифт:
– Вот, например, в произведениях Достоевского всюду душевный разлад, разброд, мало красоты. Читая, подчас содрогаешься от отвращения. Даже образные средства языка у него более грубые, чем у других писателей. Он изображает правду жизни во всей неприглядности. В те трудные годы во всех областях жизни происходили революции. Жуткая условность была в искусстве, выхолощенность в душах людей.
Желание вернуть искусству свежесть, свободу, эмоции провоцировало художников к возврату в детскость. У Шагала в картине все это есть. Эмоциональное познание мира характерно для русского искусства. Разве ты не видишь парения, ощущения небесной, воздушной невесомости? Это же просто как дважды два. Парение для Шагала – это символ любви, образ влюбленной души, воплощение гармонии.
– А сколько пряничности в его картине «Свадьба»? – буркнула я сердито. (Мне до сих пор неловко за эту шпильку.)
– Любое искусство иллюзорно, условно, оно не может быть точным отражением жизни. Художник должен уметь воспарить над реальностью, не забывая, конечно, о ней. Искусство должно нести элемент иррациональности… Видишь, и форма, и пластика у Шагала есть. Но здесь другой масштаб видения. А как его герои колористически выписаны! Чувствуешь весну и молодость? Какие чистые кричащие, насыщенные краски, просто чарующая игра света и цвета! Какая экспрессия, какие уверенные мазки! Если натуралистично изобразить этот пластический образ – он рассыплется. А у Шагала в нем все едино.
Видишь эту скульптуру на двухсотой странице «Эрмитажа»? Фактурная бронза, Ренессанс. В ней вычленена плоть, и тем не менее эта фигура имеет очень четкий абрис. Вот голова – как оплавленная свеча. Понятно?
Я выразила неудовлетворение объяснением и без всяких церемоний заявила:
– С этой скульптурой мне все ясно, я ее нормально воспринимаю. А вот тут – сушилка для бутылок. Художник изменил контекст, и она сразу стала скульптурой? Это модная инсталяция? Какая изящная техника исполнения! Ярко, свежо, колоритно! Это, с позволения сказать, «искусство» – «уловитель запаха будущего?» А полотно, где кухонный стол засыпан огрызками и обрезками досок, утыканных гвоздями – это тоже произведение искусства? – повысила я голос. – Этот художник постиг совершенство? Ах, какая тонкая, но прочная натура! Зацепил он меня, я содрогаюсь от счастья, общаясь с его «творчеством»! Он трогает мои эстетические чувства. Его выставка доставила мне колоссальное удовольствие. Он, несомненно, – яркая индивидуальность, неоспоримый талант! Да? Или я опять не туда клоню? (Я тогда еще не избавилась от жесткой, подчас злой иронии, которая начала частенько накатывать на меня еще в восьмом классе.)
Этот художник, должно быть, не испытывает счастья от красоты мира. Кафка сказал: «Искусство ослеплено истиной». Ну что-то вроде того… Эти объедки и есть истина? Зачем подобные работы вопреки здравому смыслу и вкусу надо возводить в ранг произведений искусства? Внутри каждого человека должно быть заложено понятие красоты. Человек ради своих непонятных амбиций не имеет права отрываться от всего прекрасного на земле, уродовать его… Надо понимать, с кем имеем дело… Пусть карикатуры рисует и не суется в высокое искусство. С абстрактной женщиной разве захочется жить?.. И такое можно любить?.. Нет, я понимаю, художники не только красоту нам преподносят, они и войны изображают. Но и в тех картинах тоже есть какая-то эстетика… Судя по всему, те, которые… с огрызками, понимают ее иначе… и, выставляясь, тоже ждут своего звездного часа. Верят, что пройдут годы, и к их шедеврам будет не протолкнуться? Надеюсь, планка оценки талантливости и новизны не падет так низко. Для меня их «творчество», в лучшем случае…
Я замолчала под осуждающим взглядом учительницы.
«Какого черта лезу на рожон? Только этого от меня и следует ожидать? Мое поведение имеет под собой основу. У меня нет права на собственную точку зрения?.. Не дам себя убедить в глупом», – мысленно возмущалась я.
В душе не было сожаления, что критиковала это, с позволения сказать, искусство. Только чувствовала неприятное стеснение. Как будто всхлипы и стоны легкой, но злой волной
– Может, поговорим о соцреализме? Рельсы, шпалы, робы, трафаретные люди, – вяло предложила я.
– Такова эстетика нашего времени – искусство, лишенное сексуальности. Тебе известно это слово?
– Нет. Но о нем – потом. Талантливые художники часто выходят за рамки соцреализма. У них в запасе обычно находится целый букет альтернативных направлений, стилей, методов. Я об этом читала. А этот, с мусором на полотне, тоже открыл что-то новое, талантливое? – ткнула я пальцем в раскрытую книгу. – Сомневаюсь, – все больше заводилась я, в нервном возбуждении бросаясь несвязанными между собой самоуверенными фразами. – И с картиной Шагала… не дошло до меня ваше объяснение. Не совсем я его поняла. Я читала, что гармония формы и содержания – основа всех искусств. Вот с Достоевским это совпало. Следуя этому правилу, у Шагала я вижу примитивные чувства, изображенные примитивными способами. А он ведь, наверное, высокие и чистые хотел изобразить? Нестыковка выходит. Ну, разве что парение…
И я поставила учительнице в упрек уклончивость ее мнений. Получилось нехорошо, обидно. Я тут же раскаялась в своих словах и расстроилась, но она не рассердилась, только сказала с ноткой язвительной снисходительности: «Весьма неординарный взгляд на произведение талантливого художника. Прочтение романа «Война и мир», допустим, в семь лет тоже ничего не дает ребенку, и Бетховена в этом возрасте не получится, как ни старайся, играть с пониманием внутреннего содержания, прочувствованно. Ладно, «разбор полетов» оставим на завтра. Это я тебе обещаю», – и снова принялась мне растолковывать азы:
– Первозданные чувства лучше изображать примитивным образом.
– Это как первую любовь с помощью собачьего вальса на губной гармошке? – вспыхнула я. – А я хочу ее услышать симфонией, исполненной прекрасным оркестром, и чтобы там обязательно пели скрипки. Ну в крайнем случае, хочу послушать соловья. Я так понимаю: чем выше искусство, тем глубже и полнее видит и чувствует просвещенный человек мир вокруг себя. Так зачем же нам нужен примитив? Конечно, что может понять вечно пьяный дядя Вася в великом духе эпохи Возрождения? Его, наверное, волнуют только собственные невнятные страсти, и ему этого достаточно...
Но вернемся к Шагалу. Знаете ли, так ведь все что угодно можно объяснить, подо все базу подвести и выстроить себе оправдательную теорию. Мне кажется, что этот знаменитый художник – да простит мне Бог мою некомпетентность – не сумел найти нового эффектного способа глубже и тоньше изобразить любовь двух людей, вот и пошел старым примитивным путем, которым интуитивно пользуются дети. А им просто не дано в малом возрасте знания смешения красок…
Вот в портретах Тропинина я вижу всепоглощающую любовь, нежность и всеобъемлющую доброту женщин, их, прежде всего, божественную душевную красоту. Наверное, он считал женщину вместилищем самого лучшего, что есть в человеке. Он понимал, ценил и умел их изображать, так что не требовались объяснения его картин ни тогда, ни сейчас. И через пятьсот лет люди поймут его искусство. Потому что оно истинное, прекрасное, глубокое и умное. Даже моих примитивных знаний хватает, чтобы понять и полюбить его картины. Я думаю, для него творчество было не профессией, а самой жизнью.
А еще мне кажется, он понятен всем потому, что Красота – она вне времени. Природа не ошибается в выборе прекрасного, она преподносит нам лучшее. А Тропинин умел красивое, умное и вдохновенное гениально концентрировать. Он просто любил людей.
Вот сейчас я больше вижу на картинах сюжеты о рабочих стройках. Кругом дымы, заводы. Нет, их тоже надо изображать, но так, чтобы люди не тонули в строительных лесах. И Шекспир мне понятен. Его тоже люди и их взаимоотношения интересовали. Человек – вот что главное в искусстве. Как умен Шекспир, как богат его язык! Читая его, с ума схожу от восторга! Талантище на все времена!