Вкус жизни

Шевченко Лариса Яковлевна

– Если захотим, то поймем.

– Если они тоже захотят, то поймем, – добавила я.

Анна Константиновна рассмеялась и потрепала меня за вихры. И я поняла, что, позволяя мне вольничать, она не боится, как и моя математичка, уменьшить интервал между учителем и учеником. Школьники ценят это редкое качество в педагогах.

– Вернемся к твоим вопросам, – сказала она. – Я тебе уже говорила, что у каждой эпохи свои шедевры. Некоторые картины, дошедшие до нас из семнадцатого века, уже не смотрятся шедеврами – не выдержали они испытание временем, а другие до сих пор восхищают.

– Может, потому, что некоторые просто были менее талантливыми? – осторожно не согласилась я. – Или они устарели потому, что наука живописи еще не открыла к тому времени для себя многое из того, что стало известно позже? Вот Шекспир –

гений на все времена. Что в нем есть такого, что никто не может его «перепеть»? Я обязательно должна в этом разобраться. Простите, я, как всегда, излишне категорична.

Мне трудно определить по качеству рисунка, шедевр это или нет. Но вот как-то увидела на картине старенький домик у церкви, и сердце мое нежно всколыхнулось. Домик совсем не похож на тот, в котором я жила в раннем детстве, но какие-то подсознательные струны моей души он задел, и в груди разлилось тепло, и тихая радость окутала меня. Как, каким способом этот простенький рисунок пробудил во мне столько добрых чувств? Для меня он талантливый, а другой человек может пройти мимо…

И еще знаете что в этом полотне было поразительнее всего? Необычайно сильная печать русского колорита. (Я сравнивала его с итальянским пейзажем. Красиво, но не так цепляет.) Может, поэтому он так тронул меня, мою душу?.. Или еще что-то?.. Я понимаю, что не знаю предмета нашего разговора, поэтому диалога у нас с вами не получается, но мне очень хочется знать, понимать…

И что это мы все про великих? Мне нравится один портрет на стене нашего кабинета физики. Автор мне неизвестен. Так вот лицо ученого он изобразил так объемно, что оно словно бы выступает из плоскости картины. Этот ученый будто бы выглядывает из своего времени и с интересом следит за нашими уроками. Ощущения мои настолько реальны, что, взглянув на этот портрет, я каждый раз вздрагиваю.

А еще меня привлекает картина в кабинете биологии. На первый взгляд ничего особенного, ничего примечательного в ней в смысле красивости нет. Она валялась у дворника в его «конуре». Ее повесила учительница, лишь бы чем-нибудь пустой угол заполнить. Изображенный на ней букет увядающих пионов в вазе на темном столе наводит на меня тоску. А вот окно и вид, открывающийся за ним, как бы является продолжением комнаты, в которой находилась и я. Любопытное, знаете ли, ощущение. И я не упускаю случая «посетить» этот странный уголок.

К тому же, разглядывая каждый предмет на картине под разными углами зрения, я по привычке составляю из мазков и теней какие-то свои изображения. Художник так интересно обыграл цвет белого пиона, что я увидела в нем голову прекрасного, улыбающегося старика с шикарной седой шевелюрой. Его лицо со здоровым розовым румянцем выглядит настолько осязаемым, что мне кажется, будто оно дышит энергией и задором. А в понурых бордовых пионах я разглядела уморительные рожицы котят. Я им подмигиваю, разговариваю с ними, если на уроке мне скучно.

Анна Константиновна прервала мои рассуждения.

– Вопрос на засыпку. Тебе, наверное, крепко достается от учителей? – с лукавой улыбкой спросила она под конец разговора.

– Нет, – ответила я серьезно. – Если я чувствую, что учитель ничего не может мне дать, я и не пристаю к нему. А знающие педагоги – терпеливые. Многие, такие, как наша математичка, даже любят, когда я их атакую. У них появляется возможность проявить свою эрудицию…

После нескольких бесед с практиканткой из педагогического института я ощутила себя двоечницей. Я поняла – все мои знания в области изобразительного искусства на уровне интуиции, и загрустила, что уже не успею «просветиться» от нее в той мере, в которой хотела бы, что мы так и не доберемся с ней до разрешения многих интересных для меня вопросов. Тогда я не умела слушать собеседника, понапрасну много и глупо спорила. А педпрактика оказалась такой короткой, и она так быстро пролетела! Уехала Анна Константиновна. И я всерьез горевала о наших несостоявшихся беседах. Долго еще у меня в ушах звучал ее молодой, звонкий, хрустальный голос и чудилась ее тоненькая фигурка, скользящая между деревьев нашего школьного парка… Я так была благодарна ей за то, что она тратила на меня свои неурочные часы. Я была без ума от нее…

Как ни странно, несмотря на молодость, Анна Константиновна достаточно быстро покончила с моими главными

заблуждениями, колебаниями, смятениями. Знаешь, бывало, в детстве начитаешься по ночам с фонариком «жим-жим» умных книжек и начинаешь воображать из себя невесть что... Повзрослев, я была уже не так критична и категорична по отношению к талантливым художникам, пыталась понять суть их дарования… Ах это милое глупое, искреннее детство!..

Школьное время познавания искусства уже было упущено мною безвозвратно. Не было у нас художественной школы. Я же жила в деревне, а там – сено, огород, строительство дома, дрова, скотина. Да мало ли еще какие дела… Мне тогда крепко влетало за опоздания из школы, но я не раскрывала родителям своей тайны. Мне были дороги наши беседы… Работа, только монотонная нудная ежедневная работа по хозяйству! Мне ведь удавалось выкраивать время только на то, чтобы иногда полистать альбомы с репродукциями знаменитых художников или на короткое время заскочить в выставочные залы в городе, чтобы буквально на бегу посмотреть картины какого-нибудь современного автора. Как я завидовала свободе городских детей! И так мне иногда бывало грустно... душа жаждала большего…

А теперь вот по прошествии стольких лет иногда к Татьяне Ивановне заглядываю, чтобы окунуться в омут ее знаний.

– Как-то мы с Соней – ты же ее помнишь? – о современных художниках спорили. Она утверждала, что Ника Сафронов, используя некомпетентность богатых покупателей, «втюхивает» им свои модные в данный период времени «творения» как самые гениальные... – поделилась Инна.

Но Лена продолжила свой рассказ:

– Во время одной из бесед с Татьяной Ивановной неожиданно остро почувствовала свой возраст, вернее свое нездоровье – это было вскоре после операции. Беседа меня очень утомила. На меня начала накатывать депрессия – недовольство собой, переплетенное с усталостью и безысходностью. Помню, Татьяна Ивановна еще что-то объясняла, и мне еще хотелось ее слушать, но я уже не могла: захлестывало раздражение, желание подвергать любые ее слова критике. Я уже плохо владела собой, меня начинало трясти. Как всегда в таких случаях, меня потянуло в уединение.

Я еще пыталась бороться с нахлынувшим болезненным состоянием, пыталась рассматривать картины, записывать в блокнот свои ощущения. Но я не могла уже ни четко выражать свои мысли, ни воспринимать чужие. Я сумела только еще дважды обойти зал, чтобы найти новую знакомую, желая извиниться за нетактичное поведение, вызванное плохим самочувствием, и попрощаться. А не найдя ее, разнервничалась еще больше, готова была разреветься из-за того, что не желая, своим невниманием, наверное, обидела прекрасного человека. Такие вот теперь у меня нервишки. Пришлось срочно уйти, скрыться с глаз подальше от людей, домой, в свою келью, в уединение, чтобы ни на кого не переносить свое раздражение. Собственно, я даже не помнила, как покинула просмотровый зал. Такое вот у меня бывают теперь не совсем удачные встречи с Татьяной Ивановной.

Потом еще случались беседы, и я опять спорила и, может быть, часто не по делу. Все было… Вот, например, мне казалось, что с появлением качественной цветной фотографии – хотя нет предела совершенству – отпадает необходимость в художниках-пейзажистах. Только истинные шедевры могут стоять рядом с творениями природы, или они должны быть слишком нетрадиционными, не натуралистическими, но прекрасными. Я недавно посетила всемирную фотовыставку «Природа», именно она меня подтолкнула к такому выводу. Как знать, а может, развитие фотографии, напротив, поспособствует подъему этого прекрасного вида искусства?.. Ведь умудряются же современные художники, связывая в своем творчестве многовековые традиции предшественников, придумывать что-то совершенно новое… Может, они это новое опять-таки подглядывают у Природы? Да какая, в принципе, разница где. Лишь бы радовало, восхищало, поражало. Может, именно это как раз и нужно для того, чтобы достичь совершенства в изображении невероятно щедрой красоты мира, для разъяснения его тем, кто раньше не замечал его прелести?.. И опять я задавала смешные, противоречивые и парадоксальные вопросы, а потом смущенно спрашивала: «Я неисправимая? Вы еще не потонули в моих рассуждениях? Не устали?» И снова упрямо утверждала: «Теперь всё, что продается, то и есть искусство? Только я с этим не согласна…»