Вольфганг Амадей. Моцарт
Шрифт:
Теперь как будто никаких препятствий для поездки к отцу больше нет. Или всё-таки?..
Да, он боится гнева архиепископа. Бывший соборный органист опасается, что в Зальцбурге его посадят под арест: как-никак он оставил службу без письменного разрешения князя церкви. Лишь после того, как отец его страхи рассеивает, он в конце июля садится с Констанцей в почтовую карету и едет в Зальцбург.
К городу своего детства Моцарт приближается с сильно бьющимся сердцем. Как и четыре года назад, при возвращении из Парижа его беспокоит предстоящая встреча с отцом,
Приём ему оказывают сердечный, а вот Констанце — скорее формальный; Моцарту это прохладное отношение к жене неприятно, но он утешается тем, что, когда отец и сестра поближе познакомятся с невесткой, они своё мнение переменят.
Он весел и разговорчив, без конца развлекает отца рассказами о разных забавных случаях в Вене, и неистощим на выдумки, играя с детьми директора Мюнхенской оперы Маршана Маргаритой, Генрихом и девятилетней Иоганной. Они живут у отца как в пансионе, и Леопольд Моцарт, в зависимости от способностей детей, учит их пению, игре на клавесине и скрипке.
В первые дни пребывания в Зальцбурге Моцарт показывает город Констанце, а иногда бродит по улочкам и закоулкам один. Как он и ожидал, Зальцбург действует на него отрезвляюще, после Вены ему здесь неуютно. И даже воспоминания о проведённом здесь детстве, обычно подернутые сентиментальным флёром, не в силах согреть его души. Что с каменными зданиями, то и с людьми. Он навещает добрых старых знакомых, бывших коллег из оркестра, но всякий раз одно и то же: он ни с кем не находит контакта. Они для него всё равно что персонажи из давным-давно прошедшего времени, раздавленные узостью провинциального быта. Даже Андреас Шахтнер, встречу с которым он заранее предвкушал, с точки зрения Моцарта очень изменился.
Да, он всё тот же добродушный весельчак, который живо интересуется всеми поворотами судьбы своего любимца, но это больше не дружеские отношения — Шахтнер смотрит на него снизу вверх, как простой музыкант на большого мастера.
Один Михаэль Гайдн не разочаровывает Моцарта. Он по-прежнему строг и последователен в своих суждениях, честен и неподкупен. Если похвалит, то за дело, а если не понравится — разругает так, что небу жарко станет. Встречаясь с ним, бывший ученик не видит той стены, которая отгораживает его от других старых знакомых. Он озабочен внешним видом Гайдна: тяжёлый недуг подтачивает его здоровье. Это впечатление ещё усиливается во время их оживлённой беседы. Моцарт замечает, как приступы слабости делают речь друга невнятной и маловыразительной.
— Бог свидетель, ты всё тот же, будто мы не расставались. Вот только твой цвет лица мне не нравится. Что с тобой? — спрашивает Моцарт.
— А что может быть? Царапается во мне какая-то зараза. Врачи ничего толком сказать не могут. Хожу ли, сижу ли — чувствую себя усталым и разбитым. Вот, к примеру, заказал мне архиепископ две сонаты для скрипки и альта. Уже с полмесяца бьюсь над ними, а ничего не выходит.
Моцарту мгновенно приходит в голову спасительная мысль.
— Дай
— Зачем тебе?
— Скоро узнаешь. Тут мне кое-что пришло в голову. Если не запишу — забуду! А ты пока полежи, отдохни.
Притворившись увлечённым внезапно пришедшей на ум мелодией, Моцарт принимается за работу, и ноты так и пляшут у него на бумаге. Через некоторое время появляется госпожа Мария Магдалена. Годы не прошли для неё совершенно бесследно, но это всё ещё достаточно интересная женщина, а улыбка у неё по-прежнему соблазнительная.
— Я вижу, господин Моцарт, воздух Зальцбурга для вас целителен, как и в былые времена. Собираетесь подарить нам новую оперу?
— Увы, увы. Никак не найду подходящего либретто.
— Какая досада! Я слышала, «Похищение из сераля» произвело в Вене фурор. По нашему театру прошёл слух, что в будущем сезоне мы тоже поставим его.
— В Зальцбурге? Да неужели?
— Совершенно серьёзно! Вчера мне об этом сказал сам Цесарелли. А он взял это из самого надёжного источника: от нашего нового капельмейстера Гатти.
— Значит, у меня теперь будет причина, чтобы помириться с Зальцбургом!
— А для меня роль в опере найдётся?
— Разумеется, мадам! Блондхен словно прямо для вас написана. Очаровательная плутовка, которая водит за нос неуклюжего стража гарема и соединяет двух влюблённых. Не сомневаюсь, вы затмите саму Тайбер!
— Звучит, конечно, многообещающе. Однако не стану вам больше мешать. Надеюсь, мы с вами ещё не раз увидимся.
Госпожа Мария Магдалена удаляется с той же окрылённой грацией в движениях и с той же загадочной улыбкой на губах, которые тринадцать лет назад околдовали сердце подростка. На несколько минут он погружается в сладкие мечты, но потом встряхивается и вновь обмакивает перо в чернила. Когда Гайдн просыпается и вновь переступает порог гостиной, он видит Моцарта сидящим в кресле и как будто тоже подремывающим.
— Славно я отдохнул, — говорит Гайдн и потягивается. — Я давно не чувствовал себя так хорошо. Однако и тебя, похоже, сморил сон. Что, муза тебя не навестила?
— Нет, я предпочёл работе полный покой.
Гайдн бросает взгляд на пульт для письма:
— А это у тебя что? Разве не исписанные нотами листы?
Он берёт несколько из них в руки.
— Наверное, это твой домовой потрудился, пока мы пребывали в объятиях Морфея.
— Не дури, я твой почерк знаю! Да ведь это два дуэта для скрипки и альта!
Он углубляется в рукопись; судя по тому, как он покачивает головой, удивлению его нет предела.
— Я бы никогда в такое не поверил, не будь всё написано чёрным по белому! И как ты проникся моим стилем, от точки до точки! Мыслимое ли дело? Ты как будто подслушал мои прихотливые фантазии, которым я пока не дал выхода. Видит Бог, ты кудесник!
— Всё куда проще! Я всего-навсего хотел развеселить тебя этой музыкальной шуткой. Обе вещицы, как видишь, совсем сырые — так, наброски, не больше. Допиши, обработай и отдай потом нашему архимуфтию...