Вольфганг Амадей. Моцарт
Шрифт:
— Это всё равно что птице летать в чужом оперенье.
— Да не выдумывай ты, Михаэль, не придирайся к словам! А я сколько раз украшал свой наряд твоими перьями? Считай, что эти сонаты — скромный подарок за то, чему я у тебя научился.
— Дай я обниму тебя, Вольфганг! Ты душа-человек! — И растроганный мастер обнимает своего бывшего ученика.
Как раз в этот момент на пороге появляется Мария Магдалена. Она так и застывает на пороге.
— Что я вижу! — вырывается у неё. — Ни дать ни взять театральные объятия.
— Забудь ты о своём театре, Маримагдль, — отмахивается её
Они присаживаются к кофейному столику в самом приподнятом настроении. Гайдн бодр и то и дело отпускает солёные шуточки, гостю особенно приятно, что Михаэль словно под увеличительным стеклом разглядывает жизнь в Зальцбурге и посмеивается над общими знакомыми. Госпожа Мария Магдалена очень удивлена внезапной разговорчивости мужа.
— Как хотите, а я не узнаю его! Вы доктор-целитель, господин Моцарт. Сколько лекарств врачи ему ни прописывали, всё зря. А вы одним своим присутствием за полдня вылечили его!
— Понимаешь, Маримагдль, всей этой болтовне эскулапов насчёт зловредных червячков у меня в животе грош цена! Все болезни имеют обыкновение корениться в душе, и если за них хорошенько взяться, их можно вырвать с корнем. Вот он, наш кудесник и душа-человек, это умеет.
XVII
В этот свой приезд в Зальцбург Моцарт часто навещает Гайдна. Здесь он отдыхает душой, здесь для него как бы светит солнце, тогда как в остальное время небо либо затянуто облаками, либо идёт дождь. В атмосфере отцовского дома ему тяжело. Сколько бы он ни старался растопить лёд, который, похоже, сковал сердце отца, сколько бы раз, если так можно выразиться, ни протягивал ему своё, горячее и пульсирующее, ничего не получается. В отце глубоко укоренились предрассудки, недоверчивость и косность в том, что касается жизненных принципов, и Вольфгангу никак не удаётся восстановить былой близости.
Не меньше огорчает его и наступившее охлаждение в отношениях с Наннерль. Он всегда и обо всём говорил с ней как на духу, делился любой радостью и не утаивал горестей, а она всегда отвечала ему полным пониманием! Сейчас Наннерль напоминает ему улитку, с головой спрятавшуюся в собственном домике. Потом он с испугом начинает понимать, что причина отчуждённости Наннерль — их с Констанцей брак. И в этом отношении она даже более упряма, чем Леопольд Моцарт.
В конце июля к ним в Зальцбург приходит горестная весть: мадам Вебер сообщает, что маленький Раймундль, которого родители перед отъездом отдали в руки кормилицы, умер от «несварения желудка». От этой раны сердце Моцарта кровоточит.
Однако, будучи по природе своей стоиком, он привык считать жестокие удары судьбы испытаниями, ниспосланными самим Господом Богом. В отличие от него Констанца безутешна в своём горе и совершенно им подавлена. Наннерль готова сменить гнев на милость по отношению к жене брата, Леопольд Моцарт тоже пытается поддержать Констанцу, только это ни к чему не приводит. Она словно не слышит их слов, не замечает этих шагов к примирению.
Несколько дней она сидит, запёршись в спальне, и никого, кроме мужа, к себе не подпускает. Когда она немного успокаивается,
— Штанцерль, тебе не оживить слезами нашего Раймунда, от них его маленькой душе только тяжелее.
Она вспыхивает:
— Знаю! Как я только могла отдать нашего малыша в чужие руки! Я виновата, но всё дело в этой поездке в Зальцбург, будь она проклята. Лучше бы ты один поехал к своим родственникам, которые делают вид, будто я невесть откуда взявшаяся бабёнка, поймавшая тебя в свои сети. И презирают меня за это!
Моцарт ошеломлён: ему ещё не приходилось видеть Констанцу в состоянии, близком к бешенству. Чтобы хоть немного утихомирить жену, он нежно поглаживает её по голове и уговаривает:
— Ты права, Штанцерль. Я вёл себя легкомысленно и безответственно. Прости меня, а то я с ума сойду от горя!
Констанца ничего не отвечает; она поднимает на него глаза и долго горько плачет.
XVIII
Несмотря на то что события в Зальцбурге как будто подстёгивают его к возвращению в Вену, Моцарт откладывает его с одной недели на другую. Может быть, надеется, что со временем отец и сестра найдут контакт с Констанцей? Да, он и впрямь надеется на это, пока одно происшествие в отцовском доме не доказывает Вольфгангу, что надежды эти беспочвенны.
Он просит отца показать Констанце дорогие подарки и подношения, полученные им во время поездок по разным странам. Расчёт прост: отец подарит Констанце какую-нибудь дорогую безделушку, та растает, а тогда... Но ничего подобного не происходит. Да, Констанца и броши примеряет, и надевает на палец то кольцо, то перстенёк, но стоит ей как следует разглядеть драгоценность, как отец снова укладывает её в коробочку и ставит на место в витрину. Вот эта отцовская нечуткость и стала последней каплей, переполнившей чашу терпения Моцарта, лишив его всяческих иллюзий. Теперь скорое возвращение в Вену — дело решённое.
За несколько дней до отъезда его навешает слепая венская пианистка Мария Терезия Парадиз. Он с ней познакомился в Париже, где её мастерство игры на клавесине произвело на Вольфганга глубокое впечатление. Приехав в Зальцбург к своим дальним родственникам, она узнает, что Моцарт здесь, и хочет непременно встретиться с ним и высказать своё уважение. Когда пианистка в сопровождении компаньонки входит в музыкальный салон «дома танцмейстера», Моцарт сидит за клавесином и импровизирует.
— Это Вольфганг Амадей, — шепчет она компаньонке, — так играть способен он один.
Наннерль хочет прервать игру брата и сказать, что гостья уже здесь, но та шёпотом просит её не делать этого. Она молча внимает его фантазиям, пока он, устав, не откидывается на спинку стула. Тогда она высоко поднимает свои красивые узкие руки и громко хлопает. Моцарт оглядывается, видит, кто ему аплодирует, торопливо подбегает к ней и целует её руки:
— Мадам, как я счастлив видеть вас вновь!
— А я ещё более счастлива слышать вашу игру, — отвечает она, и её одухотворённое лицо расцветает в улыбке.