Вольные частные города. Больше конкуренции на важнейшем рынке мира
Шрифт:
Вдобавок те, кто принимает решения, не несут никакой ответственности за последствия своих действий. Это утверждение справедливо как для парламентской, так и для прямой демократии. В парламентской демократии у политика, который, принимая губительные решения, не терпит ни малейшего ущерба – ну, разве только будет снят с должности при сохранении полной пенсии, – нет стимула принимать долгосрочно разумные решения. Зато есть большой стимул покупать голоса электората за счет налогоплательщика. Высокие налоги – якобы признак развитой цивилизации. На самом же деле они скорее типичное следствие плохого хозяйствования, каковое неминуемо имеет место, когда действующие лица оперируют деньгами других людей, используют их, чтобы купить популярность и фактически ни перед кем за это не отчитываются. Политики, заявляющие, что они намерены взять на себя ответственность, впадают в самообман. Фактически они намерены принимать решения за чужой счет и в случае неудачи сами не понесут ни малейшего экономического ущерба. Что ни много ни мало означает полный «развод» власти и ответственности. Кстати, по этой причине нигде в мире нет демократически управляемых предприятий. Ни один разумный собственник не станет ставить управление
Едва ли можно представить себе более глупый или более опасный способ поисков решений, как отдать командные полномочия в руки людей, которые ничего не платят за свои ошибки [88] .
Прямая демократия, конечно, способна выдвинуть противовес власти политиков и партий. Ведь граждане могут решать деловые вопросы и ревизовать постановления политики. Не в пример партиям, им незачем считаться с интересами могущественных группировок. Но проблему развода власти и ответственности прямая демократия не решает. В гражданской жизни дело обстоит так: если вы ограбите других людей, то попадете в тюрьму. Если примете плохое экономическое решение, то потеряете деньги или ваше предприятие обанкротится. В прямой демократии обстоит иначе: вы можете анонимно проголосовать за референдум, который открыто ставит целью экспроприацию определенных сограждан. И вообще, в ходе плебисцита каждый может проголосовать за какую-нибудь глупую идею, которая обойдется другим в миллиарды, в том числе тем, кто голосовал против. И к ответственности никого не привлечешь.
88
http://www.jewishworldreview.com/cols/sowell081800.asp
Вдобавок в демократиях, по сути, ни одна сфера жизни не выведена за пределы политического обсуждения, а тем самым является объектом мнения большинства. Жаждая общественного признания, человек в ходе эволюции развил способность на всякий случай выть с волками и по большей части сперва интуитивно ориентируется на якобы господствующее мнение [89] . И только затем подключает разумные аргументы, чтобы достигнуть согласия с прежней своей картиной мира [90] . Это справедливо независимо от ума и образования. В группах и умные люди – те же стадные животные, не менее других падкие до соблазна, как установил еще Гюстав Лебон:
89
В каменном веке изгнание из племени фактически было смертным приговором. Без поддержки соплеменников вообще лишь особенно одаренные охотники могли в одиночку продержаться более-менее долгое время. На протяжении этого долгого исторического периода у нас предположительно и выработалось стремление непременно быть вместе со всеми. Ныне оно еще настолько сильно, что даже явно нелепые позиции находят поддержку, пока имеют большинство (ср. эксперименты Аша [Asch] с конформизмом; чем больше группа, тем больше конформизма:
https://de/wikipedia.org/wiki/%20Konformit"atsexperiment_von_Asch).
90
Ср., например, Schiller/Carmel (2011) или Cherepanov/Feddersen/Sandroni (2009).
Во всем, что являет собою предмет чувства, – в религии, политике, морали, симпатиях и антипатиях и т. д. – самые превосходные люди редко поднимаются над уровнем обычного индивида… Решения всеобщего интереса, принимаемые собранием выдающихся людей, мало чем лучше решений, какие приняло бы собрание дураков [91] .
Вот почему привязка избирательного права к определенному свидетельству об образовании или квалификации проблему не смягчит, а глядишь, еще и усугубит. Ведь люди интеллигентные в силу своей фантазии восприимчивее к идеологиям, которые требуют очковтирательства.
91
Le Bon 1982, 14f. В подтверждение он приводит еще одно доказательство: например, в Средние века и в эпоху Возрождения было достаточно много просвещенных умов, но среди них не нашлось никого, в ком разум раскрыл бы ребячливые стороны его веры и пробудил бы хоть малую толику сомнения в злобном коварстве дьявола или в необходимости сожжения ведьм (81). …«Ужасную нелепость мифа о Боге, который за непослушание одного из своих созданий мстит чудовищными муками своего сына, веками не замечали. Такие великие умы, как Галилей, Ньютон, Лейбниц, ни на миг не задумывались о том, что можно подвергнуть сомнению правдивость подобных легенд» (104).
К сожалению, во всех группах населения куда скорее находят поддержку мнения, основанные на морали и возмущении, а не позиции, возникшие на основе разумного взвешивания за и против. В большинстве люди не хотят рационального решения проблем со строгим контролем результата. Им хочется хорошо себя чувствовать и стоять на правильной стороне. Эту потребность удовлетворяет политика. А поскольку в нынешних социальных государствах (пока что) нет экзистенциальных, эмоционально будоражащих опасностей вроде войн, эпидемических болезней или голода, политикам и общественным деятелям приходится выдумывать все новые недостатки, чтобы сохранить собственные, хорошо алиментированные позиции как «голосов совести» и якобы ликвидаторов проблем [92] . Отсюда беспрестанное выявление мнимых дискриминаций, мнимой нищеты, мнимого стресса по причине увеличения производительности труда или вообще мнимой антигуманности всей системы. Отсюда и постоянно растущее
92
Schelsky 1975.
93
www.focus.de/regional/berlin/frauen-urinale-fuer-berlin-senat-beschliesst-toilettenkonzept-fuer-geschlechtergerechtigkeit_id_7434820.html
Порой – большей частью после войны или кризиса – снова возникает здравое противодействие, но этим силам зачастую удается лишь чуть-чуть повернуть колесо вспять, а затем все опять катится в прежнем направлении. Как только накапливается некоторое благосостояние, во властные структуры опять выбирают гуманных перераспределителей. В демократии у политиков просто-напросто нет достаточных стимулов действовать разумно. Ведь они только временные менеджеры от политики, а не собственники, которые, возможно, были бы долгосрочно заинтересованы в стабильности общества [94] . Они получают мандат лишь в ходе необходимо морализирующего состязания за «большую справедливость». Журналист Роже Кёппель пишет по этому поводу:
94
Ср. Hoppe 2003, 433f.; он называет их администраторами.
Ангела Меркель начала в 2003 году как сторонница рыночно-либеральных реформ. Едва не проиграв выборы из-за своей либеральности, она заметно повернула влево. Даже отменила несколько социальных реформ своего предшественника Шрёдера. Я хорошо помню ужин, когда мы спросили канцлера о ее резких поворотах. Она ответила только: «Если я стану править Германией по рецептам ваших экономических редакций, меня больше не выберут» [95] .
95
www.weltwoche.ch/ausgaben/2015-52/artikel/editorial-ein-versuch-angela-merkel-zu-verstehen-die-weltwoche-ausgabe-522015.html
Госпожа Меркель совершенно права. Не будешь участвовать в состязании «кто предложит большую справедливость» – потеряешь политическую власть. Поэтому критерий вознаграждения для демократических избранников не общественная польза, а максимальное негодование избирателей по адресу демократического конкурента, который отстает в борьбе за устранение несправедливостей [96] . Ввиду сказанного консервативные и либеральные партии в демократических системах практически всегда держат оборону, особенно когда выступают за меньшее вмешательство государства. Если они хотят выжить, то в конечном счете не могут не превратиться в партии перераспределения.
96
Одно из главных преимуществ авторитарных систем перед демократиями состоит в том, что при обеспечении «социальных» услуг у них нет нужды в состязании «кто больше» либо такое состязание происходит лишь в ослабленной форме.
Если решает большинство, здравый смысл не выстоит против морали. Отсюда и интеллектуально все более слабый политический персонал: если основной критерий – мораль, нет нужды ни в профессиональном опыте, ни в специальных знаниях. Кроме того, в мирные времена в политике демократических государств не требуется измеримых результатов, достаточно впечатления решительных действий. Вот почему эта сфера притягивает огромное количество посредственных, но властных или даже психопатических очковтирателей. В других сферах, например в экономике или науке, они по причине нехватки способностей не имели бы больших шансов на главенство. По традиционным правилам Макиавелли [97] , наряду с устранением внутрипартийных конкурентов важнейшее качество – способность придать грубейшим упущениям и ошибкам видимость, будто они мотивированы морально. Мораль же в свою очередь есть произвольно формируемая система договоренностей, которую могут изменить те, кто выносит решения о социальном презрении или признании, прежде всего СМИ. При этом группам, ссылающимся на популярные в данный момент моральные аспекты, перепадают дотации или особые права. В подобной системе установок каждый, кто не способен или не склонен к особым достижениям, не упустит случая посредством возмущенно-морализирующего поведения урвать должность, деньги и престиж. В придачу он еще и обеспечивает себе душевное умиротворение человека, обладающего моральным превосходством.
97
Machiavelli 1978.
Разве можно ожидать, что бездари и пустомели не ухватятся за подобную возможность? Ловкие политики правят с их помощью. Если хотят остаться у власти, они должны следовать популярным в данный момент, порой противоречивым моральным идеям и по-прежнему развивать систему в духе упомянутого состязания – в направлении всеобщего равенства. В итоге мир допустимых высказываний и поступков сужается вплоть до того, что все, кто хоть в чем-то превосходит других или представляет иную точку зрения, вообще лишаются прав. Результат – якобинская диктатура политических настроений. А дальше приходит новый Наполеон.